Коля ушел, и тут Ринтын обнаружил, что из гостей он остался один. Петр Петрович тоже каким-то образом исчез. Должно быть, перебрался в спальню.
Ринтын посмотрел на стенные часы. Начало двенадцатого! А ведь надо еще ехать на поезде, потом с вокзала добираться до общежития.
– Я тебя провожу,– сказала Наташа и оделась.
Открыв дверь на улицу, Ринтын вскрикнул от неожиданности – шел мягкий первый снег. Он нежно ложился на черную землю, и, как ни было тепло, на земле успел образоваться слой снега, на котором темнели наполненные талой водой многочисленные следы.
– Как хорошо! – не сдержавшись, сказал Ринтын.– Снег идет.
Наташа подставила ладонь, поймала несколько снежинок и протянула Ринтыну:
– Тебе в подарок.
Ринтын заглянул, но там уже ничего не было. Только крохотные капельки воды на узкой девичьей ладони.
Наташа засмеялась и поднесла руку к лицу Ринтына. Он, даже не думая о том, что делает, коснулся губами теплой, чуть шершавой кожи и ощутил прохладную капельку.
– Спасибо за подарок,– тихо сказал он.
Наташа прятала лицо от снега, а Ринтын шел, расправив грудь, вдыхая приятный прохладный воздух.
Вино еще шумело в голове, и Ринтыну было легко. Он подумал, что Колька-мясник в общем-то неплохой парень, особенно когда не прижимает во время танца Наташу. А Петр Петрович просто забавный старик. Одним словом, Ринтыну было хорошо. Может быть, влюбился? А почему и нет? Разве Наташа плохая девушка? Пусть не такая, какой он себе ее представлял.
До вокзала путь был неблизкий, к тому же дул встречный ветер. Наташа взяла Ринтына под руку. А он был готов вот так бесконечно до самого утра шагать вместе с ней.
И опечалился, когда они дошли до вокзала. На перроне собралось много народу. Высокий парень с волосами, запорошенными снегом, играл на гармошке, а вокруг него вился хоровод девушек и парней. Они вдруг расступились, заключили в круг Ринтына и Наташу. Гармонист громко сказал:
– Поцелуйтесь!
– Ребята, ну не надо, выпустите нас,– взмолился Ринтын.
– Вон уже поезд идет,– сказал гармонист,– если не поцелуетесь, останетесь здесь.
Ринтын двинулся на крепко взявшихся за руки ребят и девчат, но его отпихнули обратно в круг, туда, где стояла растерянная Наташа.
Приближался поезд. Огненный глаз паровоза уже пробивал толщу летящего снега. Послышался свист.
И в эту минуту Ринтын почувствовал на своих губах прохладные, как ягоды недозрелой морошки, губы Наташи.
Круг распался, молодежь кинулась в вагоны.
Ринтын смущенно, наспех попрощался с Наташей и вскочил в вагон. Он нашел место у окошка. Поезд тронулся, проплыл занесенный снегом циферблат вокзальных часов, а под ним тонкая фигурка девушки.
– Сколько мы живем в Ленинграде, а не были ни в театре, ни в музее,– сказал как-то Кайон.– Может быть, для начала сходим в Эрмитаж?
О намерении ребят узнала Наташа и обрадованно сказала:
– Я пойду вместе с вами!
– И покажешь музей,– подхватил Ринтын.
– Я ведь в нем тоже не была,– смущенно призналась Наташа.
Кайон как-то странно моргнул и вопросительно посмотрел на Ринтына. Наташа объяснила:
– Музей был закрыт всю войну, а до этого я была маленькой.
На Дворцовом мосту Наташа принялась оживленно показывать во все стороны:
– Вот Петропавловка, а над ней шпиль, а на шпиле…
– Ангел,– сказал Кайон.
– Разве ангел, а не крест? – удивилась Наташа и замолчала, поджав губы.
На мосту дышалось легко, как в море. Вырвавшийся из каменных городских закоулков балтийский ветер терял запахи бензиновой гари, угольного дыма.
Ближе к Университетской набережной из воды торчали сваи рыболовного сооружения.
– То, что вы видите,– заговорил Кайон, показывая на них,– это древнейшее орудие рыбной ловли.
– Почему древнейшее? – с раздражением спросила Наташа, догадываясь, что Кайон ее передразнивает.
– Мы слушаем курс истории материальной, культуры,– ответил Кайон.– Вчера профессор показывал в окно на эти сваи и говорил, что такой способ ловли был известен еще в эпоху неолита.
Кайон быстро освоился в городе. Сегодня, глядя, как он уверенно шагает по ленинградским улицам, трудно было предположить, что не так давно он страдал от жестокой ностальгии и проклинал этот каменный город, который даже по ночам шумит, как неспокойный осенний океан.
На перилах моста лежал свежий снег. Ринтын собирал его в ладонь и кидал в темную, закрученную водоворотом невскую воду.
Кайон плелся позади, что-то насвистывал и, видимо, был не совсем равнодушен к тому, что Ринтын шел под руку с девушкой.
– Мне придется Эрмитаж изучать досконально,– рассуждал он вслух.– А сегодня иду так, для первого знакомства. Историку необходимо знание истории искусства для понимания эпохи…
– Какой ты стал ученый, Кайон,– насмешливо сказала Наташа.– И скучный…
Кайон смутился и замолк. И не раскрывал рот, пока в одном из музейных залов не увидел бюро из моржовой кости.
– Ты гляди, Ринтын,– моржовая кость! – крикнул он, будто встретил земляка.– И Ломоносов здесь!
Над бюро висел портрет знаменитого ученого.
Ребята постояли перед портретом Ломоносова, внимательно рассмотрели бюро, отметив, что от времени оно все же попортилось: кое-где моржовая кость облупилась и выкрошилась.
Ринтын часто оглядывался: интересны были не только экспонаты, но и посетители музея. Многие были в солдатских гимнастерках, в сапогах. От картин исходил едва уловимый свет и отражался на лицах людей странными бликами.
Перед картиной, изображающей нагую женщину, возлежащую на роскошном, но неудобном ложе, стояла группа экскурсантов. Худая женщина в черном платье устало рассказывала:
– Перед вами шедевр, созданный великим художником Рембрандтом ван Рейном. Обратите внимание на выражение лица Данаи.
Вместе со всеми Ринтын внимательно слушал экскурсовода. Ему хотелось собственным разумом понять то, о чем рассказывала грустная и очень усталая женщина.
Нагая женщина для Ринтына не была открытием. В яранге дяди Кмоля от жирников была такая жара, что обитатели ее старались сбросить с себя все, что можно. Женщины оставляли на себе лишь плотно прилегающие к телу трусики.