Слышалось, как мальчишки визгливо входят в столовую внизу, не слушаясь неуверенного лая старост. От шума у нее в голове застучало. О господи, надо ж такому добавиться к полнейшей некультурной дьявольской пустоте. Теперь начался шум и продлится до игр. Шум от всей души до обеденного времени. Шум до и после домашних уроков. Шум в дортуарах. Почему Виктор их крепче не держит в руках?
Послышались шаги Виктора, входившего в гостиную, шаги усталого мужчины. Фенелла в халате вышла навстречу. Он поцеловал ее в щеку, она ощутила пот у него на верхней губе. И лицо у него было покрыто потом.
– Рубашку перед ленчем смени, дорогой, – сказала она. – Эта промокла.
– Чертовски жарко было идти домой. По утрам не так плохо. Можно мне выпить? – И он рухнул в кресло.
Ибрагим слышал, что он пришел, и со стороны дальней кухни послышалось дребезжание стаканов и бутылок. Ибрагим вошел с подносом, улыбаясь хозяину, одетый в шелк – широченные рукава, широченные шаровары. Прядь волос спереди выкрашена в живой красный цвет.
– Ради бога, не старайся походить на Бутби, – сказал Краббе.
– Туан?
– Впрочем, риска никакого. Никто не назовет Бутби хорошеньким мальчиком.
– Сайя тидак менгерти, туан.
– Я говорю, мило выглядишь. Иту чантек, Ибрахим.
– Терима касен, тпуан. – Ибрагим вышел, расплывшись от удовольствия, виляя задом.
– Не надо бы его поощрять, – сказала Фенелла. – Я не возражаю против небольшой эксцентричности, но не хочется дойти до точки, когда люди будут смеяться над нами.
– Люди над нами смеются? Из-за Ибрагима? – Краббе выпил кружку лимонного сока с двойной порцией джина. – Надо нанять какого-нибудь древнего китайца с кислой физиономией, который в наше отсутствие выхлещет бренди? Я правильной процедуры не знаю. Лучше проконсультируюсь в окружном управлении.
– Ох, не будь идиотом. – Фенеллу еще била дрожь. После долгого сна со снотворным она всегда себя чувствовала обессилевшей и раздраженной. Лихорадка не проходила.
– Извини, дорогая. – Он поспешно вспомнил про свои обязанности перед ней, о заслуженной ею жалости. – Утро выдалось адское. Бутби мне на нервы подействовал.
Она не спросила, чем Бутби подействовал ему на нервы. Пошла на веранду, огромным полукругом бежавшую вокруг всего этажа.
– Кажется, вообще нет никакого воздуха, – пожаловалась она. Краббе смотрел, как она наклонилась над каменной балюстрадой, пытаясь глотнуть воздуха с зеленой лужайки внизу. Высокая, элегантная, в тонком цветном халате, с золотистыми волосами почти до плеч. Он поставил вновь налитый стакан и направился к ней. Обнял, чувствуя влагу сквозь тонкую материю халата.
– Лучше себя чувствуешь, дорогая?
– Я себя лучше почувствую через два с половиной года. Когда мы сможем уехать. Навсегда.
– Если действительно хочешь домой, я в любой момент смогу это устроить. Можешь там меня ждать.
– Ох, не будь же все время таким бессердечным. – Она, дрожа, повернулась к нему. – По-моему, на самом деле тебе на мое самочувствие наплевать.
Разразился очередной небольшой тропический шторм. Очередная классическая колониальная ссора между туаном и мем. Краббе ничего не сказал.
– Я хочу, чтобы мы были вместе, – сказала она. – Мне даже в голову не приходит оставлять тебя тут одного. Я думала, ты ко мне так же относишься.
– Хорошо, дорогая. Но пока нам придется жить здесь. Надо постараться как-то прожить в этой стране. Нехорошо все время с ней бороться. Тебе надо признать: это не Лондон, климат экваториальный, тут нет концертов, театров, балетов. Однако есть другие вещи. Сами люди, маленькие забегаловки, невероятная смесь религий, культур, языков. Вот зачем мы здесь – чтобы поглотить эту страну. «Или чтоб она нас поглотила», – добавил он про себя.
– Да ведь мы тут все время торчим. Меня шум с ума сводит. Кругом мальчишки вопят. А когда мальчишки на каникулах, являются рабочие, плюются, рыгают, обдирают стены, пилят доски. Если б мы только бывали для разнообразия в какой-то приличной компании, пару раз в неделю ездили бы в Тимах, встречались с людьми нашего круга.
– В Тимахе полно деревенщин плантаторов и офицеров Малайского полка.
– Хорошо. – Теперь она чуть успокоилась, вытерла носовым платочком лицо, отвернулась от вида на лужайку, на горы, на джунгли, на реку. – Там должны быть какие-то разумные люди, раз создали Общество любителей кино. Сегодня сообщают в газете. Хорошие фильмы показывают, французские.
– Очень хорошо, давай вступим.
– А как мы туда доберемся?
Вот, опять, не совсем обычная тема для ссоры, в высшей степени необычная, эксцентричная – ее слово – в стране, где у всех белых имеются автомобили, где автомобиль служит важнейшим органом тела, чувством, способностью.
– На автобусе можно. Автобусное сообщение вполне приличное.
– И ты хочешь, чтоб я там сидела, глазела, словно в какой-нибудь интермедии, а на меня дышали бы чесноком, кругом пот, грязь…
– Ты не возражала против чеснока во Франции. Или в Сохо.
– Ох, не будь идиотом, Виктор. Так вести себя просто нельзя. Я думала, даже у тебя хватит ума понять, черт возьми…
– Я твоей непоследовательности не могу понять. Дома ты представительница богемы, гордишься этим, любишь отличаться от всех окружающих. Там тебе вполне годятся автобусы и подземка.
– Но тут другое дело. – Она почти кричала, выговаривала слова, будто объявляла радиопрограмму. – Мы все европейцы в Европе. – Ее сильно трясло. – Мы не можем жить, как азиаты…
– Хорошо, хорошо. – Он схватил ее за локти, потом попытался обнять. – Найдем какой-нибудь способ.
Тихо пришел Ибрагим, глядя большими серьезными глазами, объявил: ленч готов.
– Макан суда сьяп, туан.
– Байкла, Ибрахим.
Они молча пошли в жаркую столовую без вентилятора, выходившую окнами на последний виток веранды, в свою очередь выходившей на умывальни и душевые для мальчиков. Ибрагим подал холодный томатный сок, серьезно, грациозно. Краббе сказал:
– Хочешь машину, да?
– Нам нужна машина.
– Ты же знаешь, я больше водить не хочу. Очень жаль, но вот так.
– Можно нанять шофера.
– Разве мы можем это себе позволить? – Как минимум, восемьдесят долларов в месяц, а он в данный момент около шестидесяти отдает Рахиме.
– Можно попробовать.
И конечно, выплата государственной ссуды за автомобиль составит около ста пятидесяти в месяц. Хотя в банке есть какие-то деньги, скудный остаток их маленького капитала.
– Хорошо. Я подумаю.
– Можно купить подержанную. Денег хватит.
– Да, я как раз об этом и думал.
Ибрагим принес лососину в банке и салат. Накладывая ему, она сказала:
– Будет совсем другое дело. Я почти примирюсь с жизнью здесь.
Это ей принесет дуновение умеренного климата. Ему тоже, если на то пошло. Очень холодное дуновение умеренного климата. И он принялся есть свою консервированную лососину.
4
С еще звеневшими в ушах протестами запертой собаки Нэбби Адамс вошел в Клуб. Вошел довольно робко, шесть футов восемь дюймов робости, хотя имел такое же право войти туда, как и любой другой. Может быть, даже больше, ибо не задолжал Клубу денег. Чего никак не скажешь про двух гадов, до смерти упивавшихся чаем возле книжных полок. Но в Клубе он себя чувствовал неудобно; гораздо охотней пошел бы в маленький кедай с Алладад-ханом. Однако именно потому, что это было единственное па много миль место в округе, где он не задолжал денег, Нэбби Адамс пришел сюда нынче вечером. Харт, вон тот толстый гад, написал письмо командующему полицейским округом про счета Нэбби Адамса. Командующий очень мило отнесся. Сказал Нэбби Адамсу, счета надо прямо сейчас оплатить, а для гарантий немедленной оплаты счетов пообещал устроить единый вычет из жалованья Нэбби Адамса. Вычет был сделан, и от жалованья Нэбби Адамса почти ни черта не осталось. Все равно, один счет оплачен, и дьявольски крупный. Нэбби Адамс велел Алладад-хану идти и сидеть во дворе для прислуги позади Клуба. Посулил прислать большую бутылку пива. Алладад-хану следует постараться тянуть ее как можно дольше. Нэбби Адамс кликнул клубного официанта. На тренированный взгляд Нэбби Адамса сильно смахивало, что клубный официант, Хонг, Вонг, или как его там, накачался опиума. Зрачки у него были с булавочную головку. Он не смотрел прямо в глаза Нэбби Адамсу, как бы зная, что он, Нэбби Адамс, знает.