Дойдя до тропинки, тянущейся вдоль берега подвальной реки, Базильо и двугорбая ведьма остановились.
— Налево, — сказал Базильо, указывая сигарой вбок.
— Направо, кабинет там. — Ведьма показала направо и задвигала своими горбами.
— Направо — долго, можем не уложиться по времени. Есть путь короче, — твердо сказал ей кот и выпустил изо рта огромное колесо дыма.
Глава 15, последняя
До полуночи оставались минуты, когда кот, горбатая и ее команда, пройдя бесконечными лестницами, коридорами и подвалами, отконвоировали покорного пленника к двери с надписью на табличке: «Директор».
Встречал их господин Пахитосов. Он нервно переминался у входа, жевал потрепанный ус и то и дело озирался по сторонам.
— Время, время! — Побарабанив по наручным часам, он зыркнул глазом на подконвойного и вытащил из кармана ключ. — Я уже битый час торчу здесь, как дурак, на виду, а вы прохлаждаетесь неизвестно где. Можно подумать, что мне больше всех надо.
— А то нет, — сказала ему двугорбая и выдавила хрипловатый смешок. — Ладно уж, отпирай. Мы тоже не на каруселях катались.
Пахитосов с третьей попытки попал ключом в скважину. Молча, по одному, крадучись, вся компания ступила в приемную. Здесь царили тени и полумрак. От голубоватого плафона над дверью разливался холодный свет. Лица у всех были серые и землистые, как у старых пожухлых трупов.
Пахитосов притворил дверь и довольно посмотрел на горбатую:
— Сначала как договаривались. Десять тонн баксов мне, десять — Базильо. Правильно? — Он подмигнул коту.
— Без базара, — сказала ведьма и шепнула что-то фашисту. Тот вытащил огромный бумажник и, не глядя, вынул из него две зеленые пачки. Одну протянул Пахитосову, другую — Базильо.
Пахитосов подозрительно посмотрел на пачку и взвесил ее на ладони; ноздри его раздулись, глаза превратились в щелочки, слезящиеся красным огнем.
— Значит, говоришь, без базара? — Голос его булькал от гнева. — За фраера меня держишь, старая? Тонну впендюриваешь за десять? Нет, я так не подписывался. — Он протянул ей деньги. — Ищите лоха на стороне. Пойдем, Базильо, здесь пахнет угарным газом.
— Это пока аванс, — остановила его старуха. — Остальное, когда сделаем дело.
— Ты что ж, старая, уже и не доверяешь? Кому? Мне? — Он обиженно посмотрел на Андрея Т., словно искал у него сочувствия: — Вот она, молодой человек, плата за доброту! Я к ним с открытой душой — и то им, понимаешь, и это, и в город им увольнения, и праздничный спсцпаек. А мне за это тонну аванса! — Пахитосов схватился за сердце. — Жестокий век! Рушатся идеалы! — Он снова нацелился на старуху. — Здесь только моего риску — на полтора лимона зеленых! Я же места могу лишиться. Плюс трех городских квартир. И вообще — или давай бабки полностью, или я умываю руки.
— Без пяти уже, — сказал кот. — Рекомендую поторопиться.
— Ладно, — сказала ведьма. — Еще две тонны сейчас, остальное — после работы.
— Нет, — сказал Пахитосов. — У меня тоже принципы. Ты мне еще скажи, что нынче не при деньгах, что зарплату пятый месяц не платят. Кто в Питере всех вокзальных нищих в кулаке держит, рэкет свой на них делает? Скажешь, не ты? А этот твой фашист недоклепанный, скелетина эта вражья, он что, в своем «Русском порядке» травку с газонов косит? Знаем мы, чего он там косит, какую такую травку. — Пахитосов обводил глазами толпу молодчиков, выбирал кого-нибудь одного и, тыча в него пальцем, разоблачал. — А этот жирный, который к гуманитарной помощи присосался. Лопнет скоро, а все сосет и сосет, паук…
— Три тысячи плюс одна. Итого — четыре, — сказала ведьма.
— Согласен, уговорила. — Пахитосов махнул рукой. — Четыре с половиной сейчас, остальное — когда закончим.
Получив и пересчитав аванс, он направился к директорской двери в дальнем конце приемной. Перед тем, как ее открыть, он внимательно оглядел присутствующих, выбрал из толпы четверых, остальных оставил у двери.
В числе избранных оказались: естественно, двугорбая предводительница, естественно, Андрей Т., естественно, кот Базильо и почему-то человек-вешалка. Пятым был сам Пахитосов.
Войдя в святая святых, избранники недоуменно заозирались. Слишком здесь было просто. Ни роскошных ковров по стенам, ни портретов в богатых рамах, ни бриллиантов, рассыпанных по углам. Какой-то убогий стол с зеленой лампой посередине, парочка колченогих стульев, щелястые жалюзи на окнах, пропускающие ночную луну. И железный сейф у стены.
Пахитосов подошел к сейфу и ласково погладил его по дверце. Кот Базильо уселся на колченогий стул и стал со скрипом на нем раскачиваться. Во рту у него снова была сигара, появившаяся непонятно откуда. Золотой ее ободок, подсвеченный лунным светом, улыбался Андрею Т.; шелковая ленточка дыма рисовала в воздухе знак вопроса.
Пахитосов посмотрел на собравшихся и вытащил часы-луковицу. Отщелкнул двойную крышку, и в кабинете заиграла мелодия. Андрей Т. вздрогнул и посмотрел на часы. Он вспомнил эту мелодию, вспомнил и незваного гостя, точно так же отщелкивавшего крышку часов в его городской квартире.
— До полуночи две минуты. — Пахитосов успокоил часы и взялся за дверцу сейфа. — Волнуюсь, как в Новый год. — Он слегка приоткрыл дверцу и подмигнул напрягшемуся Андрею Т. Да ты не бойся, это же пустая формальность, это же не под топор голову класть и не под гильотину. Штампанет она синий штампик и все дела. И будешь ты с того момента натуральный Садко. Мысли будут Садковы, песни будут Садковы, только физиономия останется от тебя нынешнего… Жарко, — сказал он вдруг и вытер вспотевший лоб.
И тут произошло следующее. Его левый, косящий, глаз выпрыгнул из своей орбиты и стремглав покатился по полу. Пахитосов на него даже не посмотрел. Затем с лица сорвались усы и, по-вороньи махая крыльями, полетели догонять глаз. Через секунду перед Андреем Т. стоял никакой не господин Пахитосов, перед ним собственной персоной покачивался, выпятив брюхо, его бывший драгоценный сосед, владелец ста метров площади на проспекте Римского-Корсакова, Конь Кобылыч, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Он нисколько не постарел, даже наоборот, выглядел спортивно и моложаво, несмотря на выпяченное брюшко и глянцевую шишковатую голову, качающуюся на лошадиной шее.
— Что, братец, не ожидал? — сказал он уже из сейфа, нырнув туда по самые плечи. — А как я тебя тогда, со шнурками-то? Это ж я специально, для жалости. Посмотрит, думаю, а человек без шнурков, сердце-то у него и екнет. Ведь екнуло, а, Андрюша?
Конь Кобылыч умолк, теперь ему было не до шнурков. Благоговейно, как подушечку с орденами, он держал Большую Печать, подставив под нее обе ладони и покусывая влажный язык.
В кабинете воцарилось молчание. Лишь стул с раскачивающимся котом скрипел тоскливо и нудно, да бледная ночная луна подвывала ему в ответ.
— Айн, цвай, драй, — прошептал Конь Кобылыч и в испуге зажмурился.
Ничего не произошло.
Андрей Т. посмотрел на часы. На часах было две минуты первого.
— Извиняюсь. — Улыбочка на лице Кобылыча уж больно напоминала гримасу. Впрочем, он нисколько не растерялся. — Плюсминус минута, стандартный допуск. Спокойствие, все будет о'кей. — Он вознес Печать над собой и опять зажмурился.
И снова никакого эффекта.
— Так-так, — нахмурилась двугорбая ведьма. — Кто-то из нас неправ. — Она взглянула на человека-вешалку и легонько ему кивнула. Засаленный шелковый шарф, только что свисавший до полу, молнией прочертил пространство и обмотался вокруг шеи Коня Кобылыча. Тот захрипел, забулькал. Печать выпала из его ладоней и с грохотом покатилась по полу.
— Я не знаю, почему она не работает. Я здесь ни при чем. Должна она работать, должна! Тут какая-то провокация!
— Говоришь, не знаешь? — Веки двугорбой ведьмы набухли от справедливого гнева. Шарф человека-вешалки затягивался все туже и туже. — А кто знает?
— Я знаю, — ответил со стула кот.