икидывал, не лучше ли будет свалить одному, и черт бы с ними, с деньгами, но вот как-то раз в пятницу днем Луисми сам – чего никогда прежде не бывало – пришел к нему. И в таком виде, что, как говорится, краше в гроб кладут: он двое суток не спал – Норма – и Брандо с трудом понимал его слова, от злобы трудно было дышать, и челюсти сводило – Норма, его жена, в очень тяжелом состоянии попала в больницу, а виной всему Ведьма, которая что-то там вытворила над несчастной девчонкой, и потому он согласен пойти к ней, к Ведьме, и выполнить задуманное, но только сделать это надо сегодня же, сегодня же, прямо сейчас, понял, Брандо? – а сам еле на ногах держался, так что Брандо хотел даже послать его, а сначала взять за грудки и потрясти хорошенько, чтобы привести в чувство, чтобы уразумел, какую чушь мелет, но потом подумал – вот он, долгожданный шанс. Какая разница, когда сделать это, и не все ли равно, почему Луисми согласился, ведь такая возможность больше может и не представиться, и сказал: ладно, поехали, только сначала надо еще выпить, и они выпили для храбрости, а потом Брандо пошел в свою комнату и предусмотрительно надел черную футболку – чтоб кровь была незаметна, – а сверху – другую, с логотипом «Манчестера», взял все деньги, сколько их было, матери ничего говорить не стал и вышел из дому, держа Луисми за руку, чтоб не сбежал, и повел его к магазину дона Роке, а там они купили два литра тростниковой водки, смешали ее с какой-то подкрашенной отравой, имевшей вкус апельсина, и выпили на четверых, потому что по дороге в парке встретили Вилли, а тут и Мунра подъехал на своем драндулете, а Брандо все-таки не мог поверить, что Луисми говорил всерьез и в последний момент не соскочит, а то еще хуже – начнет трепать языком перед этими двумя, а те захотят присоединиться, и потому удивился, что Луисми – обдолбанный, а соображает – дождался, когда Вилли совсем окосеет и уснет на скамейке, и лишь потом попросил Мунру свозить их к Ведьме. Может, он не так уж обдолбан, подумал Брандо, и на самом деле хочет отомстить. Мунра сказал, что свезет куда угодно, если только заплатят, по крайней мере сотню, а Брандо ему: полтинник сейчас, полтинник – потом, все равно при себе больше нет, а уж потом погуляем на то, что добудем, а Мунра сказал, мол, ладно, где наша не пропадала, и они поехали, и тут случилось, случилось, случилось так, что он не чувствовал собственных рук, и случилось так, что не надо было бить Ведьму костылем так сильно, когда она повернулась и бросилась бегом из кухни, и уж точно – в эту часть головы, мать ее так, потому что она полетела на пол, а тут и подоспевший Луисми принялся охаживать ее ногами, а уж после этого она не вымолвила ни словечка, даже когда Брандо начал хлестать ее по лицу, допытываясь, где спрятаны деньги, только стонала и пускала слюни, заливая пол на кухне, а из раны текла кровь, пропитывая волосы, так что пришлось искать ее сокровища самим. Неизвестно, сколько времени переворачивали они вверх дном ее жилище: Мунра сказал, что прошло полчаса примерно, а вот Брандо показалось – они провели там несколько дней, со все большим разочарованием обшаривая комнаты на верхнем этаже: комнаты нежилые и скудно обставленные – четыре стены, кровать да шкаф, или кровать и диванчик, или стол посреди пустой комнаты – маленькая темная и убогая уборная, задернутые шторы на затворенных окнах, серые стены с непонятными рисунками на них и повсюду – чудовищный, нечеловеческий смрад застарелой смерти. И кто знает, с ужасом думал Брандо, в какой именно комнате Ведьма ночевала, потому что все они казались нежилыми, необитаемыми и даже разоренными, словно никто и никогда не лежал на этих жестких с виду кроватях под пыльными покрывалами. Он осматривал комнаты и шкафы, заполненные одеждой, пакетами с мусором, трухлявой бумагой, пока не оказался в конце угрюмого коридора, где обнаружил дверь – единственную дверь, запертую на ключ и, кажется, изнутри – и сколько ни налегал он на нее плечом, сколько ни бил ногами, силясь высадить, дверь не поддавалась и осталась запертой, когда на помощь пришел Луисми, хотя, по правде говоря, проку от него к этому времени не было уже никакого, прежний раж уже схлынул и Брандо показалось, что он жутко напуган, а вся эта затея – грандиозная чепуха: ничего не нашлось в этом доме, кроме двухсотенной бумажки, лежавшей на столе в кухне, да россыпи монет на полу, подбирать которые, как брошенную милостыню, пришлось Брандо, потому что у Луисми руки тряслись, и все из них падало, и во всем этом безумии он наконец-то стал постепенно осознавать, что же они натворили: денег у Ведьмы не было, и сама она уже была скорее на том свете, чем на этом, еле дышала, отдуваясь и хрипя, и по тому, как она стонала, видно было, что она страдает, и Брандо сказал Луисми, что Ведьму нельзя оставлять в доме, потому что ее обнаружат женщины, все еще являвшиеся сюда по пятницам, так что надо немедленно, сейчас же оттащить ее куда-нибудь, и они вдвоем, как смогли, завернули Ведьму в ее же юбки, а гнусным покрывалом обмотали голову, чтоб мозги не вылетели из раны, подняли, уложили в пикап, повезли по дороге к Заводу, но, не доезжая до реки, свернули на тропинку, ведшую к ирригационному каналу, там вынесли, дотащили до обочины скотопригонной дороги, а взятый на кухне нож – тот самый, который много лет, с тех пор как Брандо помнит себя, он видел на столе у Ведьмы, на тарелке с крупной солью, тот, который потом держал, идя к машине, он сейчас протянул Луисми, но тот не хотел брать, и пришлось всунуть его в руку, силой заставив стиснуть пальцы, обхватившие черенок. Не хотел он и смотреть на Ведьму, и Брандо опять же должен был втолковывать ему, что она страдает, и надо прекратить ее мучения, добить ее, а раз нет ни пистолета, ни патронов, то – ножом, воткнуть клинок в несчастного педераста, который дрожал и стонал, лежа на траве, и все лицо у него было в крови и в какой-то желтой жиже, вытекшей из раны на затылке и вонявшей невыносимо. Полосни его по горлу, сказал он Луисми, полосни как следует, Ведьма перестанет истекать кровью, но засранец не сумел сделать это как полагается, не рассек ни одну крупную вену, не добил, а добился того, что Ведьма открыла огромные глаза, оскалила окровавленные зубы, и тогда Брандо, не в силах больше выносить все это, опустился на колени рядом с Луисми, снова обхватил его правую руку обеими своими и со всей силы повел лезвием поперек горла Ведьмы, раз – и другой, а потом на всякий случай – и третий, и тогда почувствовал, как раздвигаются кожа, мускулы, стенки сосудов, и хрящи глотки, и даже позвонки, разъехавшиеся с сухим щелчком, при звуке которого Луисми зарыдал, как дитя, не выпуская нож, и когда кровь брызнула во все стороны, пачкая руки, одежду, башмаки, волосы и даже губы, Брандо перехватил нож и швырнул его в канал, хоть и предпочел бы вытереть его и сохранить – может пригодиться сегодня же ночью, чтобы зарезать мамашу и Луисми: потому что сегодня же ночью он должен вернуться в Ла-Матосу, он должен вернуться в дом Ведьмы, когда мать посмотрит девятичасовой сериал, и выпуск новостей, и половину эстрадной программы – это уже задремывая; он поедет на велосипеде, борясь с мухами, которые залетают в открытый от усилий рот, и с корнями деревьев, которые протянулись поперек дороги, и с назойливым ветром, который треплет волосы, срывает со лба крупные капли пота и увлажняет ими пересохшую землю. Он вернулся в дом Ведьмы, вернулся за деньгами, но, как и в прошлый раз, ничего не нашел: комната была пуста, как раковина дохлой улитки, пуста, но при этом полна эхом и удивительной тишиной, и то же самое ожидало его в подвале и на верхнем этаже, где он тоже ничего не нашел, хоть и снова отодвигал шкафы и рылся в хламе и даже разорвал несколько пластиковых мешков с мусором, громоздившихся вдоль стен. И ничего не нашел – ровным счетом ничего. Наконец подошел к той самой двери, которую вечером они с Луисми открыть не смогли – она была как замурованная, – опустился на пол и стал смотреть в щель под нею, но ничего не различил, кроме пыли, и тьмы, и пропитывающего весь коридор запаха смерти. Подумал, что где-нибудь в доме должно быть мачете, пусть даже ржавое, может, с его помощью удастся отжать язычок замка или, по крайней мере, стесать филенку, в которую он вделан, и бегом спустился с лестницы, а в коридоре замер, натолкнувшись взглядом на желтые глаза огромного черного кота, нагло взиравшего на него с порога кухни, и Брандо не мог понять, как попала сюда эта тварь, если он своими руками задвинул засов на кухонной двери, чтоб никто не влез в дом, пока он тут шарит. Кот не шевельнулся, когда Брандо как для пинка отвел назад ногу, не шевельнулся и даже не моргнул, однако из закрытой пасти его послышалось злобное шипение, от которого Брандо сделал шаг назад и оглянулся на стол в надежде увидеть там еще один нож, но когда в этот миг и в кухне, и во всем доме разом погас свет, понял, что в обличье этого разъяренного чудища, фыркающего во тьме, предстал ему сам дьявол, дьявол, преследующий его столько лет и вот наконец явившийся, чтобы утащить его в преисподнюю, и если он сейчас же не скроется, не убежит из этого дома, то навсегда останется здесь, в вечном мраке, а потому кинулся к выходу, дернул щеколду, толкнул дверь что было сил и ничком упал на твердую землю патио, чувствуя, как сверлит ему уши сатанинский вой. Он полз в пыли, пока не нашел свой ве