Влетела во двор, свернула к подъезду и пребывая всё ещё в своём неосознанном порыве, столкнулась с выходящим из подъезда человеком. Получилось неловко. Врезалась ему прямо в живот. Подняла голову и оторопела.
— Куда бежим?
Лучистые морщинки возле улыбающихся глаз, бледные крапинки проступивших веснушек, золотистые пряди чёлки.
— Макс! Ты жив! — обхватила его и стиснула изо всех сил.
Он тоже обнял.
— Ты жив! — слёзы хлынули сами собой, словно всё это время я берегла их именно для этого момента. — Ты жив. Господи, ты жив. Ты жив.
У меня, наверное, случилось какое-то замыкание, потому что я никак не могла перестать повторять одно и тоже. А он ничего не отвечал, просто стоял и, положив руку мне на макушку, ждал, пока не перестану рыдать ему в плечо. Потом вдруг озабоченно спросил:
— Что с тобой?
Я проследила за его взглядом и увидела в том месте, где меня задел телевизор, рассечение. Боли я не чувствовала, но кровь сочилась.
— Это на меня телевизор упал. Дома перебинтую.
Макс подтолкнул меня к лавочке, усадил, осмотрел локоть и, послюнявив палец, стёр кровоподтёки:
— Короче, мы вернулись.
— Вдвоём?
— Само собой. Должен же был кто-то спасти его оттуда. Думал, это сделаешь ты, но ты слилась.
— Но я… Я…
Мама смотрела на нас из окна кухни.
— Он сам не хотел меня видеть.
— Ты что, его не знаешь? Тёма может нести любую чушь, — Макс сел рядом. — Не обижайся, но у меня на твоё имя скоро аллергия начнется. Спроси сама его об этом и всё узнаешь. Он на эту тему часами может разговаривать. Особенно по вечерам, когда дико спать хочется.
— Но он прогнал меня и уехал…
— Исправиться, видите ли, решил, — Макс осуждающе закатил глаза и покачал головой. — Играть снова взялся. Костровы обрадовались, уже придумали, как продвигать и продавать его будут. На телевидение отвезли.
Мама погрозила из окна пальцем.
— А он после этого психанул и заперся в доме на три дня. Не спал, не ел, слушал отцовские записи, играл на виолончели и смотрел в телескоп. Говорил, что музыку из космоса слышит. А на четвертый опять притащил каких-то левых, непонятных людей, которые жили у нас в доме, не просыхая почти неделю, пока Полина полицию не вызвала.
Знаешь, до того, как мы уехали отсюда, какое-то время он был нормальным человеком. Никаких загонов и дурацких выходок. Не знаю, как, но ты на него хорошо действуешь. С тобой он успокаивается и становится самим собой.
Мама показала кулак.
— Это он тебе сам сказал?
— Конечно, нет. Сам он сказал, что человек с таким прошлым, как у него, не имеет права лезть к нормальным людям. А я ответил, что прошлого не существует. Существуют только настоящие мысли о прошлом. Мои мысли. Твои мысли. Чьи-то ещё. Его мать постоянно говорила ему: если бы я знала, что из тебя вырастет такое дерьмо, не стала бы рожать. Но всё случается и изменить этого нельзя. Не пытайся они создать нового Моцарта, не получили бы Дэдпула.
Изменить можно только знаешь, что? Изменить можно будущее. Каждый следующий свой шаг, каждый поступок, каждое слово. Тёма не может сделать так, чтобы там, где-то глубоко в прошлом, родители полюбили его. Даже если найдет тысячу оправданий для них. Он не исправит обиженного пятнадцатилетнего себя, который бросал вызов всему миру только для того, чтобы на него обратили внимание. Точно так же, как бы быстро я не бегал, я не смогу добежать до мамы, решившей закрыть его собой. И сколько бы я не думал о том, что окажись я сейчас в тот момент, в том месте, я бы смог, успел оттолкнуть его отца, — это бессмысленно. Потому что тогда я был нерешительный, растерянный и медленный. Вот и всё. Поэтому и думать об этом глупо. Важно другое. Важно то, что происходит в данный момент. То, как ты поступишь сегодня и сейчас.
— А он?
— А он сказал, что у тебя такая семья, о которой он мог только мечтать, и никогда не простит себе, если испортит ещё и это, — Макс улыбнулся, заметив мою маму. — И всё же вернуться согласился.
— Можно, я к нему зайду?
— Нужно. Хотя не факт, что откроет. Я приду часа через два, и если сейчас не откроет, заходи ко мне. Посмотрим, что делать будет.
Макс довольно усмехнулся, и я, чмокнув его в щёку, побежала в подъезд, но только вошла, как услышала звук открывшейся двери. Мама уже выглянула на площадку и, заметив, что я, миновав наш этаж, стала подниматься выше, строго сказала: