- Волков. Я скучаю. Приезжай уже.
- Как дети?
- Все хорошо, любимый. Мы ждем тебя.
- Я иду.
И сунул трубку в карман, поправив тощий вещмешок. Волков направился было к ближайшей станции, но тут его придержали за локоть:
- Алексей Владимирович?
Волков обернулся. Перед ним стоял невысокий сморщенным лицом старик.
- Простите?
Старичок хихикнул:
- Не узнаете, товарищ лейтенант? Не мудрено. Больше ста лет прошло с нашей первой встречи.
- Лев...
- Лев Моисеевич, к вашим услугам. Где тут можно посидеть? Устал стоять, простите. А парад был красив, красив, не находите?
- Я только слышал, не видел. Как-то вы неожиданно, товарищ профессор, - хмыкнул Волков.
- Отож! - подмигнул Шпильрейн лейтенанту. - Так, может быть, присядем?
Волков пожал плечами:
- Ну, я тут не знаю, где можно посидеть. На рестораны у меня жалованья учительского не хватит. Да и поезд у меня. Знаете, недавно запустили скоростного "Дельфина"? Всего восемь часов от Москвы до Одессы. Я бы хотел на вечерний успеть. По семье соскучился.
- До вечера еще вагон времени. Впрочем, вам ли не знать, что времени не существует. И у меня есть идея. А пойдемте во двор Дома на Набережной. Тут же недалеко. Нам есть там что вспомнить, не правда ли?
Снова зазвонил телефон.
- Простите, Лев Моисеевич.
Вместо ответа Шпильрейн поднял руки.
- Алексей Владимирович? - на экране высветилась довольная физиономия Овсюкова.
- Чего тебе? - буркнул Волков.
- Вы где? Сейчас я вас заберу и отправимся в Ново-Огарево.
- Вася! Ты знаешь, я терпеть не могу ваши сборища. Захочешь со мной вина попить: знаешь, где меня найти.
- Знаю, в Люстдорфе. Ну, дядь Леш, ну такой же праздник!
- Не ной, - оборвал учитель президента. Тот вздохнул в ответ:
- Алексей Владимирович! Вы в курсе, что Сухиничи получили специальный приз от Государственной Думы?
- Мда? И за что это вдруг?
- Самый чистый город России. На следующий год будут в Союзе бороться.
- Минск, как всегда, выиграет.
- Ну, это мы еще посмотрим. Россия мы или погулять вышли? Дядя Леша, может, вам помочь чем?
- Нет, спасибо. Я один пройдусь.
- До вокзала?
- Нет. В Дом на Набережной. Оттуда уже на Киевский и домой.
- И все?
- Все. Празднуй, Вась. Твой день.
- Наш, Дядь Леш!
- Наш. Ты прав. И это... Ты - молодец. Спасибо тебе.
- Ученик? - понимающе сказал Шпильрейн, когда Волков закончил разговор.
- Балбес, - резко ответил Волков.
- Само собой. Лучшие ребята как раз из балбесов и получаются.
- Вы меня специально искали в этот день?
- Да что вы, Алеша, - засмеялся профессор. - Вы разве не помните?
- Что именно?
- Когда-то, по вашим меркам давным-давно, я сказал, что вы вернетесь тогда, когда все поймете.
- Да, я помню.
- Значит, вы все поняли. Нам сюда.
А вот и та самая лавочка возле того самого подъезда. Больше ста лет прошло, надо же. Только сейчас Волков заметил, что подмышкой у Шпильрейна тот же коричневый потрескавшийся портфель.
- Скажи мне, Алеша...
- Что именно?
- Куришь?
- Бросил.
- Молодец. Я бы хотел тебе задать пару вопросов.
- Каких?
- Только отвечай честно. Хорошо?
- Договорились.
- Ты никогда не хотел домой вернуться?
Волков замолчал. И вдруг захотелось курить. Остро захотелось. Очень остро.
- А где мой дом, Лев Моисеевич? Там, где моя семья.
- А твоя семья это кто? Жена, дети, кот и собака? Разве ты этому учил своих пацанов в школе? Твоя семья - это Родина. Так ты говорил? Смотрю, ты хромаешь...
- Ноги застудил.
- Где?
- В Демянске, воронку поднимали...
- Там твоя семья была?
Волков опустил голову. Ему было стыдно. Не за семью, нет...
- Тебе никогда не было стыдно, за то, что ты жив?
Молчание. Легкий шелест молодой листвы.
- Всегда.
- Я знаю.
- Откуда?
Шпильрейн грустно улыбнулся:
- Я такой же, как ты. Однажды я не сделал то, что должен был сделать. Помнишь, я тебе рассказывал?
- Нет, но это не важно.
- Ты остался там. Навсегда. И ты вечен. Знаешь почему?
- Почему?
- Мы, мертвые, вечны, в отличие от живых. Мы уже умерли и нам ничего не страшно.
- Бред какой, Лев Моисеевич, - тоскливо сказал Волков. - Какие же мы мертвые?
Он врал сам себе и он знал это, и знал Шпильрейн, что Волков врет. Он давно был мертв, как давно мертвы его друзья, но, каким-то странным, непостижимым образом, он еще дышал. Дышал за себя, за танкиста Сюзева и летчика Островко, за Олю, за полковника Карпова, за весь Советский Союз, дышал и стыдился этого...