- Какие тебе снятся сны, Алеша? Не отвечай. На тебя падают черные бабочки. Так?
- Откуда вы...
- У каждого из нас свои черные бабочки, лейтенант. И не важно, были ли они в чьей-то жизни. Главное, что они были в твоей. Согласись, Волков, ведь тебе же стыдно было всю жизнь. За то, что струсил и не вернулся на войну. Так?
- Так.
- И всю жизнь тебе снились чужие сны о той войне. Правда?
- Да. Однажды мне снилось, как я тону. Вокруг барахтаются люди, кричат. И фонтанчики по воде. А вода алая от крови. И спасательный круг, на нем "Армения" написано. Я с того сна в море не купаюсь. И Сталинград снился. И Брест. И Берлин. И везде эти черные бабочки.
- У тебя скоро поезд лейтенант.
- Да, до Одессы.
- И еще один. Москва-Брест. На каком ты сегодня поедешь?
- Я...
- Леша, ты все знаешь. Тебя нет в списках. Ты уже нашел себя. И нет никаких петель времени, никаких парадоксов. Ничего нет. Время это лишь скорость принятия решения. Все просто, лейтенант.
- Что я изменю?
- Ничего. Просто черные бабочки сядут на землю.
- А Лиза? А дети?
Шпильрейн молчал.
- Но ведь мы все равно победили...
Профессор открыл портфель, достал пачку "Герцеговины Флор" и прикурил от большущей зажигалки.
- Зачем это вам, профессор? - дернулась щека Волкова.
- Тебя никто не осудит, если ты останешься. Судить уже некому. Ты не предатель, Алеша.
Волков выругался, выхватил пачку из рук профессора, вытащил папиросу, жадно понюхал ее, потом кинул на асфальт и растоптал каблуком. Потер разгоряченные щеки и глухо сказал, глядя на серый асфальт:
- Жене можно позвонить?
Шпильрейн иронично покосился на лейтенанта:
- Из телефона-автомата? Ты уже вернулся...
- Когда успел-то? - Залуженный учитель Российской Федерации снял со взмокшего лба пилотку и поправил портупею. Наган в кобуре тяжело задел ногу.
- Есть люди, которые изображают эмоции. А есть те, которые их переживают. Ты из вторых, лейтенант. Ты только подумал, и уже все решил. Вот как-то так.
- Мне однажды говорили, что я несколько раз попадал из сорок первого...
- Ага.
- Почему я тогда ничего не помню?
- Ну, тогда ты принимал неправильные решения. Знаешь, кто ты? Ты - память. И пока ты жив, живо и твое, и мое, и наше общее будущее. Помнить, чтобы смотреть вперед.
- А когда я погибну там, под Сухиничами?
- Кто тебе сказал, что мы вечны?
- Один... Один священник.
- Таки я скажу, он прав. И форма этой вечности не важна. В памяти мы вечны, или бестелесным духом, да хоть деревом над могилой. Когда ты носил пиджак, а не гимнастерку, разве не был ты лейтенантом? Вот так и тут. Мы, Алеша, вечно живые, хочешь ты этого или нет...
- А кости?
- А что кости? Набор микроэлементов. Не в костях человек.
- А расческа? Как же вот эта расческа! Она же...
Шпильрейн аккуратно загасил папиросу о каблук, встал со скамейки, вздохнул:
- А кто его знает? Может, ты ее дал той девице попользоваться.
- Какой еще девице?
- Да сестричке из медсанбата. Жди, за тобой сейчас спустятся.
- Кто? - не понял лейтенант.
- Жди, жди. А пока поспи, поспи...
Шпильрейн подошел к подъездной двери. Нажал на домофоне замысловатую комбинацию. Вошел внутрь.
- Здравствуйте, - кивнул он консьержке.
- Ой, Лев Моисеевич! А вас заискались уже!
- Гулял, знаете ли! Спасибо, я пешком, не люблю эти механизмы, знаете ли.
В этот момент остановился лифт. Решетчатые двери раздвинулись. Оттуда вышел полковник Карпов.
- Лева! Где тебя носит? Оксанка сейчас весь МУР на уши поднимет!
- Я гулял, - смиренно покаялся профессор. - Кстати, там на лавочке ухажер твоей Оли дрыхнет.
- Этот летеха из Одессы? Пехтура? - изумился Карпов. - А чего он домой не зашел?
- Ну... Неудобно под одной крышей с девицей...
- Ишь, цаца какая, - ухмыльнулся в усики Карпов. - Сейчас я ему полковничьего пинка дам.
- Ну, ну, - неопределенно ответил Шпильрейн и начал осторожно подниматься по ступенькам.
- Лева, лифт! - крикнул снизу полковник.
- Я еще в силах ходит, - ворчливо ответил профессор.
Хлопнула дверь подъезда. Карпов выскочил во двор, но на лавочке уже никого не было. Волков шагал по утренней пустой Москве на Белорусский вокзал. Он шел, улыбаясь чему-то своему. Переходя мост, вдруг остановился, достал из нагрудного кармана телефон, погладил экранчик, а потом... А потом швырнул его в воду и зашагал дальше, походкой уверенного в себе человека.
А Лев Моисеевич шагнул в просторы квартиры.