— Знаешь, я, пожалуй, пойду на переменку. Завтра мы с тобой опять встретимся, только лучше бы не в школе. Приходи к нам во двор. Я тебя буду ждать.
И побежал.
— Вы позволите? — спросил Критик и подошел к Юзефу. — Я отнюдь не намеревался вмешиваться в ваши дела, однако, побуждаемый чувством ответственности за печатное слово, считаю своим долгом предостеречь вас, уважаемый коллега, от последствий опорочивания наших детей. Отдаете ли вы себе отчет в том, что, вопреки исторической истине, обвиняете их в расизме? Если вы не вычеркнете этой сцены с писаньем, вас исключат из Союза писателей и…
— Понимаю, но ведь так было на самом деле. Маленький Юзек…
— Маленький Юзек — хулиган, и ничего хорошего из него не выйдет.
— Хорошо, — сказал Юзеф. — Следовательно, и об этом я не должен писать?
И Юзеф привел Критика к серому четырехэтажному дому. Они вошли в подворотню, повернули направо в подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж и вышли на галерею, которая с трех сторон окаймляла двор. Пошли по галерее, миновали по пути двери нескольких квартир, в том числе и той, где жил Юзек. Дошли до самого конца и зашли в общую для всех жильцов этого этажа уборную. На внутренней стороне двери кто-то написал мелом: «Хенек жид».
— Тю-тю, вот так история, — сказал Критик.
А Юзеф приоткрыл дверь уборной настолько, что оттуда видно было, что происходит не только на галерее, но и в квартире Юзека, возле самой уборной.
По галерее шла пани Мазуркевич, мать Хенека. Она подошла к двери квартиры, где жил Юзек, энергично постучала и, не дожидаясь «войдите», вошла, не закрыв за собой дверь. При виде неожиданной гостьи мать вытолкнула Юзека в комнату, а отец, поклонившись пани Мазуркевич, поцеловал ей руку. Матери пани Мазуркевич руки не подала. И не села на стул, который предупредительно пододвинул ей отец Юзека.
Без лишних разговоров пани Мазуркевич заявила: она пришла, чтобы выразить свое глубокое возмущение невоспитанностью, нет, скажем прямо — безобразным поступком Юзека.
— Наше семейство, — горячо начала пани Мазуркевич, — славится своей терпимостью и гуманностью, а сын наш Хенрик воспитывается в духе лучших патриотических традиций, благодаря чему он мог бы оказывать благотворное влияние на вашего сына. В нашем доме бывают также лица иудейского вероисповедания, например, пан адвокат Барух с супругой, а пан инженер Вильгельм Кугельман, кандидат в депутаты сейма, из года в год к Рождеству и Пасхе присылает моему супругу, пану Мазуркевичу, поздравления с праздником. Однако ваш сын намалевал… прошу прощения, но я вынуждена произнести это слово… в клозете омерзительную надпись, порочащую доброе имя нашей семьи. Убедитесь сами.
Пани Мазуркевич жестом пригласила отца следовать за ней, вышла на галерею и так решительно толкнула дверь в уборную, что Юзеф и Критик едва успели отскочить и уберечь свои носы от грозившей им опасности. Отец Юзека направился за пани Мазуркевич.
— …Будьте любезны прочесть и надлежащим образом оценить произведение вашего сына.
Отец Юзека вынул из кармана носовой платок и начал стирать надпись.
— …Прекрасно, — изрекла пани Мазуркевич. — Но вы, как отец, и вы, разумеется, тоже, — в уборной очутилась также мать Юзека и сделалось очень тесно, — обязаны не только строго наказать сына. Этого недостаточно, ибо самое главное — довести до сознания ребенка уже с младенческого возраста его религиозное и национальное происхождение. Вы меня, надеюсь, поняли, — заключила пани Мазуркевич и протянула два пальца отцу Юзека.
Сильно сконфуженный, он низко ей поклонился, робко поцеловал поданную ему руку и проводил пани Мазуркевич до самой двери ее квартиры.
— Об этом я тоже рекомендовал бы вам умолчать. Подобная выходка со стороны хулигана, которого вы избрали в качестве героя своего повествования, хоть он и учился тогда только во втором классе и едва выводил буквы, может обернуться против вас, поверьте мне, — сказал Критик и проследовал за пани Мазуркевич.
Юзеф, которому тоже здесь больше делать было нечего и который отлично знал, что сейчас наступит, все же не сдвинулся с места. Ему очень хотелось помочь маленькому Юзеку, которого ожидали одни неприятности, но часы, те самые, что висели на стене в кухне, были испорчены и назад ходить не умели. Поэтому он подождал возвращения матери, а затем и отца Юзека в их квартиру и стал подсматривать в замочную скважину.
Маленький Юзек стоял посреди кухни и грыз ногти.
— Знаешь, кто у нас только что был? — спросила мать.