Надменной гордостью зазвенел ее голос.
– Именно так, а не иначе, Троцеро, чтобы там ни думали вы все! Я – знаю! И мне нет дела, известно ли это кому-либо еще.
Но граф слишком давно знал эту женщину – даже если с трудом узнавал ее сейчас, и путался, каким именем называть – чтобы не уловить затаенного страдания под нарочитым высокомерием.
И он ответил не словам ее, но той боли, которую чувствовал в них.
– Ты не пришла бы ко мне, Мелани, если бы все обстояло именно так.
По тому, как она дернулась чуть заметно, он понял, что попал в цель.
– И дело даже не в том, что тебе понадобилась помощь того жалкого червя, каким ты меня считаешь… Нет! Тебе наскучила безвестность, и ты возжелала признания!
Наступило молчание.
Троцеро поймал себя на том, что не осмеливается даже шелохнуться, точно опасаясь, что любое его движение способно вызвать взрыв.
Ведьма первой нарушила безмолвие.
– Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Троцеро. Плечи ее опустились, царственная осанка исчезла. Она подошла к стулу и повалилась на жесткое сидение, случайно задев свою клюку, прислоненную к стулу. Та упала, и резкий звук заставил графа вздрогнуть.
Теперь перед ним сидела просто усталая немолодая женщина, сломленная заботами и горестями. Впрочем, иллюзия длилась недолго. Марна вновь распрямила спину. Во всем виде ее теперь явственно читался вызов.
– Да, мне нужна твоя помощь. Иначе я не пришла бы, ты прав. – Теперь уже она старалась ранить его, но он воспринял это как признак слабости и был прав. – И ты поможешь мне!
– Да, я помогу тебе, Марна! – вздохнул граф. – Разве я мог когда-нибудь отказать тебе? Говори.
Но она молчала, и он воскликнул, пораженный, что не догадался сразу.
– Ну, конечно, ты уже говорила! Валерий. Ты же за этим пришла?
Женщина сокрушенно кивнула.
Совершенно нелепое желание выговориться, облегчить душу перед единственным человеком, способным понять ее и простить, было невыносимо… но она преодолела его. Ни к чему Троцеро знать, на что она пошла ради того, чтобы сделать Валерия королем Аквилонии. Даже для его безграничной преданности и любви подобные откровения могут оказаться непосильным испытанием. Да и разве способен мужчина понять все, на что способна женщина ради своего ребенка!
Честь. Мораль. Все эти благоглупости, эти пустые, лишенные смысла слова они ставят на первый план – не сознавая главного. Нет, Троцеро ни к чему этого знать.
– Нашему сыну грозит опасность, – сказала она просто. – И ты должен его спасти.
С минуту Троцеро обдумывал ее слова, что-то взвешивая в уме.
– Все не так страшно, как тебе кажется, – заметил он наконец. Голос его звучал ободряюще. – Ничего с нашим мальчиком не случится. Хотя, – улыбнулся он, – я рад, если ты думала иначе. Это подарило мне встречу с тобой, и, несмотря ни на что, я благодарен судьбе.
Марна пропустила эту неуместную галантность мимо ушей.
– Все куда страшнее, чем кажется тебе, – отозвалась она в тон его словам. – Гораздо страшнее, поверь.
– Не знаю, что ты там вообразила себе о силе, которой якобы обладаешь, – усмехнулся пуантенец, – но оставь дела государства тем, кто в них хоть что-то смыслит! Двор никогда не позволит, чтобы хоть волос упал с головы принца. Кто же осмелится пролить кровь наследника престола? Об этом нечего и думать!
– Двор ничего не решает, – невозмутимо сказала она. – И кивает покорно на все, что скажет Нумедидес. Можешь забыть об этих паяцах.
– Вздор!
Троцеро не в силах был примириться с услышанным. Слова Марны показывали, что она осведомлена о делах дворцовых не хуже, чем он сам. Но как такое возможно в том монастыре – или лесном ските, где, по ее словам, она провела эти годы?
– Нумедидес не осмелится пойти против кузена. Раз Вилер не оставил завещания, судьбу королевства должен решить Суд Герольда, а это суд Митры. И людскому вмешательству он не подвластен.
Марна со свистом втянула в себя воздух, точно пытаясь сдержать рвущееся с языка ругательство.
– Кто из нас двоих слеп, Троцеро? – прошипела она зло. – Или мозги твои настолько размякли к старости, что ты не в состоянии разглядеть виселицы, даже когда тебя сунут башкой в петлю?! Какой Суд Герольда? О чем ты говоришь? Неужто ты думаешь, Нумедидес доведет дело до честного поединка? Мой сын в тюрьме! В тюрьме, Троцеро, и ему грозит смерть!