Король заскрежетал зубами. В былые дни он не постеснялся бы собственноручно отхлестать плетью непокорную дочь, но теперь время было не то.
И грубой силой тут едва ли можно было что-то решить.
– Что ж, – заставил он себя произнести почти спокойно. – Если решение твое твердо – поезжай. Но можешь мне поверить, Мелани, ты совершаешь ошибку. Помяни мои слова, когда лишишься и провинции, и мужа, и останешься одна, с бастардом на руках. Не надейся тогда, что кто-то из нас протянет тебе руку помощи. И даже твой пуантенский хорек не даст тебе приюта.
Ему почудилось, в глазах дочери мелькнула тень страха, и король воспрял духом. Ему удалось-таки запугать строптивицу! Немного ласки теперь – и он добьется своего.
– Мелани, – начал он нежно и, приблизившись к дочери, попытался обнять ее за плечи.
Она резко отстранилась, и рука короля повисла в воздухе. Хаген сделал вид, что не заметил этого.
– Мелани, любовь моя! Единственная. – Он говорил теперь почти шепотом, увещевательно, чувствуя, что вот-вот сопротивление будет сломлено. – Ты же знаешь, я не могу жить без тебя. Вспомни, как счастливы мы были до этой размолвки! И разве не дал я тебе все, чего могло бы пожелать твое сердечко? Провинцию в наместничество, хотя прежде я и помыслить не мог дробить королевство на части; но ты захотела этого – и получила свою долю Аквилонии. Мужа, покорного и незаметного, который не докучал бы тебе своим вниманием. Украшения, почет, богатство. Я дал тебе все, Мелани! А ты? Ты отказываешься единственный раз исполнить мою волю! Ты бросаешь меня, Мелани, после всего, что я сделал для тебя!
С ужасом принцесса увидела слезы на глазах отца, и это ранило ее сердце. Решимость ее поколебалась… Но в тот же миг она вспомнила, чего требовал от нее Хаген, и в глазах ее помутилось, и гнев испепелил остатки жалости.
Она расправила плечи.
– Не уговаривай меня, отец! Все бесполезно. Мое решение твердо, и я не изменю его. Ребенок родится в Шамаре, а после унаследует твой престол. Чего бы это не стоило мне, я этого добьюсь. Ты знаешь, я сдержу слово.
Король покачал головой. Теперь в голосе его не было и следа притворной нежности. Неблагодарная дочь отвергла его любовь, презрела заботу и участие, которыми он готов был окружить ее. Она заслуживала той участи, что ждала ее впереди.
– Ступай прочь с моих глаз, Мелани, – отчеканил правитель. – Я даю тебе три седмицы, чтобы одуматься. Поезжай в Шамар, если так хочешь этого, взгляни в последний раз на провинцию, которой вскоре лишишься. Навести мужа, который никогда не сумеет дать тебе того, что необходимо моей дочери для счастья… Посмотри на все это. Поразмысли. И возвращайся ко мне. Это мое последнее слово.
Тяжелым шагом король двинулся к выходу. Стены малой приемной разом сузились, нависая над девушкой, точно своды пещеры, в любой миг угрожая раздавить ее. У самых дверей Хаген обернулся. Долгим сумрачным взором окинул он застывшую в неподвижности дочь.
Своенравную. Надменную. Любимую.
– Я буду ждать тебя, Мелани, – сказал он ей на прощание. – Помни, я буду ждать…
Должно быть, он и впрямь любил ее. Ловя отголоски давних страстей, бушевавших когда-то в этих самых покоях, Марна могла думать об этом без гнева и пристрастия.
Он был ее отцом и любил ее.
Она убила его, чтобы не дать погубить своего ребенка.
О, она знала Хагена лучше, чем кто-либо из живущих. Лучше, чем мать, которую он свел в могилу своим равнодушием и жестокостью, хотя та боготворила самую землю, по которой ступал ее венценосный супруг. Лучше, чем Серьен, подлиза и ябедник, дрожавший, когда тень отца падала на него. И уж конечно, лучше чем Вилер, видевший в короле лишь героя, лишенного человеческих слабостей и недостатков, мифическую фигуру, наподобие Кулла, которому он так стремился подражать.
Когда бы они знали то, что известно было ей…
Хаген был великим королем – но и чудовищем. Держава была его единственным божеством, он жил лишь ею, и все мысли и чувства правителя были об Аквилонии.
Она для него была высшей милостью и наградой. Она заменяла мать, супругу и дочь.
Но во всем, что касалось страстей человеческих, король был слеп, неукротим и жесток, точно бык на арене, раздразненный зингарскими пикадорами. Если случалось ему пожелать чего бы то ни было, он шел к цели напролом, не считаясь ни с законом, ни с моралью, ни с чувствами ближних.
Никакая преграда не останавливала его.
Мелани, единственная из детей Хагена, была в этом похожа на него. Лишь она осмеливалась дать отцу отпор. Ей одной удавалось добиться от него всего, чего она могла бы пожелать. Братья шутили, что сестра их – ведьма, околдовавшая короля, так что он готов исполнить любую ее волю.