На большее он, не оправившийся еще после ранения, все равно не годился.
Раз за разом, переминаясь с ноги на ногу в напряженном ожидании, он прокручивал в сознании грядущий бой, со всеми его вариантами, испытывая совершенно необъяснимую, не свойственную ему, закаленному в боях вояке, нервозность.
Все было готово.
План не лучший – но он имел шанс на успех, а Троцеро судьба приучила бороться за победу даже и в тех случаях, когда шанса этого не было вовсе, – и побеждать.
Так откуда же взялась тревога? Откуда это тягостное предчувствие неминуемой катастрофы?
Должно быть, это потому, что он не послушался Мелани.
Мелани.
Он пытался называть ее Марной, и не смог, – как раньше не мог называть Фредегондой.
Согласно ее плану, они должны были освободить Валерия непосредственно из зала совета. Она так и не пожелала открыть ему свой замысел целиком, как ни просил он ее об этом, и он вынужден был признать, что услышанное не удовлетворило его совершенно.
Все ее намеки насчет высших сил, что придут им на помощь в решающий момент, дабы низвергнуть узурпатора – так она называла Нумедидеса – и возвести на престол истинного короля, то есть ее сына, лишь раздосадовали его.
Во-первых, заявил он ей, он старый вояка и скорее проглотит собственный меч, чем согласится полагаться в бою на некие высшие силы, являющиеся, скорее всего, – хотя этого, разумеется, он ей уже говорить не стал, – плодом воображения впавшей в отчаяние женщины.
Даже безумная, она по-прежнему была его Мелани, и он готов был на все ради нее. И все же с самоубийством, по мнению графа, вполне можно было подождать. Здравый смысл и опыт воина – все восставало в нем против столь нелепого плана.
Но когда он попытался объяснить это Марне, она взвилась почище бешеной кобылицы, впервые отведавшей хлыста. Какими проклятиями она осыпала его… В чем только не упрекала…
И он сдался.
Сдался, как сдавался всегда, когда имел дело с этой невероятной женщиной.
Хорошо, он тайно приведет вооруженных солдат в зал совета. И они встанут наготове у двери, через которую введут осужденного. И нападут на охранников Валерия. И будут – как последние болваны, едва не добавил он, – ждать, пока некие высшие силы не расправятся с Нумедидесом.
Хорошо. Все будет так, как ты хочешь, Мелани…
Но позже, когда она ушла, он задал себе вопрос, который не осмелился задать ей: а что будет, если высшие силы не придут к ним на помощь? Или потерпят поражение? Или случится что-то непредвиденное, что могло произойти в любом бою?
Что тогда, Мелани?!
Нет, он боялся не за себя. В конце концов, он немало пожил на свете, и хоть многого не успел, но готов был принять смерть, как подобает солдату. Тем более, что жизнь отняла у него почти все, ради чего стоило бы бороться. Вот и Вилер ушел, один из последних свидетелей беззаботных юношеских забав и безвозвратно ушедшего счастья…
Мало что оставалось у графа Пуантенского на земле.
Однако одна святыня все же была: его родина. Его Пуантен, за который было пролито столько крови, и своей, и чужой. Пуантен, такой дорогой ценой приведенный к миру.
Его Пуантен.
И вставая на путь государственной измены – ибо, каково бы ни было его личное отношение к Нумедидесу, это можно было назвать только так, – прежде всего он рисковал будущим графства. А при мысли о том, какие кары могут обрушиться на его многострадальную родину, если план их провалится и пуантенский сюзерен будет уличен в предательстве, у него темнело в глазах и липкий страх собирался внизу живота.
Он по-прежнему любил Мелани – точнее, память о ней, ибо Марну, нынешнее ее воплощение, любить было невозможно, – любил их сына, плод тайной страсти… но никто из них не стоил крови тысяч невинных пуантенцев. И как ни безгранична была его любовь, он не мог позволить, чтобы другие платили за нее столь высокую цену.
Должно быть, с печальной улыбкой сказал себе граф, это и есть отличительная черта старости. Узда долга, что надежно удерживает страсти в повиновении. И острая саднящая боль там, где узда эта натирает душу…
И все же он ослушался Марну. Он составил новый план.
План, в котором основной упор был на неожиданность. И на то, что ни один из новых наемников, взятых Нумедидесом на службу взамен распущенных Черных Драконов, не знал графа Пуантенского в лицо, ибо последние несколько недель тот провел в постели, на грани между жизнью и смертью, никому не показываясь на глаза.