— Э-э, дорогой, — проговорил Жиренше. — А казахи разбросаны по округам, по жузам, по всей степи от моря до гор. Бедняков не соберешь вместе так быстро.
— Что же делать? — спросил Алдар-Косе.
— Хитрость спасала нас прежде и еще поможет нам сотни раз, — ответил Жиренше.
Исатай-Левша не хотел расставаться со своими новыми друзьями.
— Посмотрю, что у вас получится, — сказал он, — а тогда уж вернусь к себе в степь, поучу наших жатаков, как нужно с баями справляться!
Жубандык вывел Алдар-Косе и его друзей в предгорья, пожелал удачи.
— Мы еще встретимся! — пообещал он. — И помните всегда о народе — о том, кто сильнее всех!
…В ущельях и отрогах еще таились ночные туманы и тени, а над степью уже вставало солнце.
Роса сверкнула на травинках, как разбитая на мелкие кусочки радуга. Запела ранняя птица, и ветерок, словно музыкант струны, начал перебирать стебли ковыля. В эти мгновения, наверно, каждая камышинка чувствовала себя свирелью.
Друзья, спускающиеся с гор, увидели на небе еще не потешенную первыми лучами солнца яркую утреннюю звезду — Шолпан. И они помчались ей навстречу.
…Через несколько дней после того, как жигиты вернулись в аул жатаков, в степи начали происходить таинственные дела.
Музыканты и певцы схватили, связали жигитов Желекеша и всех их привезли к Алдар-Косе. Как не был храбр Желекеш, но, увидя живого и невредимого Алдар-Косе, так испугался, что его рыжие волосы стали седыми.
Затем ночью выкрали из Большой юрты Бапаса самого Бапас-бая и Мошеке-Обжору.
Палуан Самат, одетый Шойтасом, с лицом, вымазанным белой краской, и подрисованными, ставшими необыкновенно большими, черными глазами, вошел в юрту, где спали баи. Жигиты-жатаки осветили его факелами, и ошеломленный Бапас-бай безропотно дал себя связать, а Мошеке-Обжора, задыхаясь от собственного жира, застонал, словно корова, объевшаяся верблюжьих колючек.
От испуга ноги Обжоры подкашивались, и он вынужден был; встать на четвереньки. Но тогда его гора-живот уперся пол юрты и Обжора беспомощно, как жук, проколотый острым сучком, заболтал ногами и руками.
Он пытался было лизать сапоги «Шойтаса», но жигиты взвалили Обжору на коня и увезли.
«Шойтас» и его жигиты — бледнолицые великаны, с необычно широкими плечами — появлялись только ночью, при свете факелов. Их так боялись, что никто даже и не пытался сопротивляться.
Ни один из жатаков не встал на защиту своего бая.
А когда кони жигитов «Шойтаса» ночью бесшумно входили в аул, ни одна из собак даже ни разу не залаяла.
Это была заслуга Илхаса, который неустанно совершал длинные переходы из аула жатаков в дальний аул, к старику сыровару, другу Алдар-Косе. Теперь старик вместо сыра варил в своих котлах ту самую мазь, которая, если ею намазать коня, верблюда или одежду, оказывала на всех собак умиротворяющее действие. Даже злющие псы чабанов и те, принюхавшись, спокойно клали морды в лапы — дескать, свои едут.
— Шойтас пришел! — летело над степью.
Те жатаки, которые умели крепко сидеть в седле и руки которых могли держать камчу или дубинку, мчались в аул жатаков, к Алдар-Косе и Жиренше.
…Аблай, лишившись соратников, не терял, однако, даром времени. Он засел где-то в дальних аулах и собирал жигитов, чтобы встретиться с Шойтасом в битве.
Жигиты, потерявшие своих баев, напуганные судьбой Желекеша и Срыма, не слишком охотно шли к Аблаю. А тут еще история с собаками-людоедами.
Своих знаменитых собак, которые научены были бросаться на людей, Аблай выпустил однажды на волю: ему показалось, что в аул проникли жигиты Шойтаса.
Чутье не подвело хитрого бая: в эту ночь в ауле действительно побывали Жанша и Исатай-Левша. Но собаки, как обычно, жатаков не тронули, а перекусали всех жигитов, которые, заслышав шум, выбежали из юрт.
После этого отряд Аблая сильно поредел и собак пришлось убить. Только несколько псов спаслись и, скитаясь, по степи, прибежали в аул жатаков. Там они свирепо сторожили перепуганных баев — все остальные жители аула, благодаря чудесной мази, не представляли для овчарок никакого интереса.
…А жатаки все шли и шли к Алдар-Косе и Жиренше.
Пришел пастух Сабыр со своим племянником Казангапом. Алдакен рассказал им, как пригодился ему пойманный ими волк, и они долго хохотали.
Пришла со всеми детьми вдова Одек-апа из аула Шик-Бермеса да привела еще с собой бедняков, много лет страдающих от скупости жадного бая. Все они решили навсегда остаться жить здесь.
Днем в ауле жатаков начались приготовления к тою — ставились новые юрты, чистились казаны, пеклись лепешки.
А ночью, выставив надежную охрану, жатаки готовились к сражению: протягивали между юртами арканы — бельдеу, закрывали сухой травой вырытые канавы, расставляли лотки с золой, которую кидают в глаза нападающим, точили пики.
Были приспособлены к бою и косы: ведь косам все равно, что косить — траву или лошадиные ноги.
Жели — веревки, служащие обычно привязью для жеребят-сосунков, — тоже пошли в ход: из них делали петли, потом раскладывали между юрт. Дернешь из юрты за веревку — петля схватит все, что в нее попадет.
Готовились также сетки, похожие на те, которыми ловят перепелов. Сетки эти можно было бросать сверху на врага, чтобы он в них запутался.
А сколько еще разных ловушек готовили жатаки баям!
Но лишь только занималась заря, как все стихало, и аул снова приобретал обычный, мирный вид: дымился в чанах иркит — квашеное молоко, превращаясь в сыр — курт, пылали очаги в юртах, приходили верблюды, навьюченные кошмами и кольями для новых юрт, — ведь на праздник — той — съезжаются гости со всей степи!
И гости прибывали: жатаки из дальних аулов, дальние и близкие родственники этих жатаков и родственники этих родственников. Приехали салы и сэрэ, привели знаменитых скакунов жигиты — победители прошлых байг — скачек.
Байга ожидалась большая: скачки жеребят, скачки коней-двухлеток, или стригунков, как их нежно все называли, скачки молодых коней и самое главное — состязание скакунов.
Молодые жатаки качались на качелях, пели песни. Охотники стреляли из луков в «алтын-табак» — золотую пластинку. Кто трижды подряд попадал в нее, тому она и доставалась.
Ухватив друг друга за кожаные пояса, боролись силачи, старались сбить противника с ног, бросить его на землю.
Началась байга.
Помчались среди плотных рядов зрителей жеребята. Первым бежал крепкий черный как ворон жеребенок из байского табуна. Его хватали за хвост и за гриву — всем почему-то хотелось, чтобы победил беленький тонконогий жеребенок из аула жатаков.
Жиренше устроил доселе невиданные веселые гонки ишаков. Ишаки кричали, кусали друг друга, время от времени вдруг останавливались.
Зазвучали песни, зазвенели струны.
Верный Желмая, озорно поблескивая большими умными глазами, весело притопывал всеми четырьмя ногами.
— Когда все бедняки вместе, — улыбаясь, произнес Жиренше, — то нам никто не страшен — попробуй-ка нас перехитри! Если народ верит в свои силы, он сильнее всех, — торжественно молвил сказитель Жубандык.
— Нет ничего на земле радостнее шуток и смеха народа-победителя! — сказал Алдар-Косе.
Солнце уже спряталось за краем степи, но высоко-высоко в небе парил орел беркут. Солнечные лучи освещали его — сверкающую точку в бездонной густой синеве. И беркут казался сказочной птицей, которая приносит с собой счастье.
