Он осторожно продвинулся по полке, покрытой осыпями камней, растрескавшейся, с выщербленным краем, нависающим над самой пропастью. В конце её, по леву руку, в стене ему открылось отверстие, за которым опять начинался ограждённый стенами проход, по которому вправо уходила вверх уже новая лестница.
Владислав, мысленно проклиная всё на свете, начал по ней взбираться. Впрочем - лестница, всё же, оказалась не столь крутой как предыдущая. Склон здесь как бы отступал вглубь, и вроде бы, даже становился гораздо более покатым. Лестница змеилась, петляя по склону то туда, то сюда, и в местах её поворотов были небольшие площадки, на которых оказалось возможным даже снимать с плеч мешок, становившийся всё тяжелее и тяжелее с каждым шагом, и даже немного передыхать, сидя на нём.
Лестница здесь шла в точно таком же, врезанном в каменный склон проходе, как и весь предыдущий путь. Такое углубление его, видимо, было призвано защищать путника от каменных осыпей, время ото времени сбегающих, потоками, сверху. Когда он уж совсем выбился из сил, лестница, всё же, наконец-таки вывела его на округлую площадку, врезанную в склон, одна из сторон которой, лишённая всякой ограды, открыла перед ним великолепный вид на всю крестовину пересекающихся внизу ущелий. Там, теперь видимый сверху, смутно белел в уже надвинувшейся на него предвечерней тени недавно оставленный им город.
Присев на заплечный мешок, на самом краю площадки, и глядя вниз, Владислав рассеянно размышлял о том, смотрят ли на него оттуда сейчас его извечный обитатели. Потом он вспомнил, что им, владеющим сейчас Дальноглядом, даже ведь не нужно покидать своего логова, чтобы видеть всё, что творится не только рядом с Городом, и далеко, далеко от него. При этой мысли он содрогнулся зябко, словно бы почувствовав на себя взгляд этих мёртвых, но исполненных жуткого, призрачного свечения глаз. Он тут же встал, и засобирался дальше.
С этой площадки лестница снова, круто и прямо, взбиралась по склону - совершенно ровной линией, хотя, опять же, вовсе и не такой крутой, как та, самая первая, лестница. Изрядно попотев на этом участке пути, Владислав, наконец-то, покинул закрытый проход. Перед ним, по достаточно пологому здесь склону, меж ломанными острыми пиками скал, и каменными столбами, вытесанными из них ветрами и непогодой за бесчисленный столетия, в пологой котловине меж двумя отрогами главного хребта, к седловине перевала поднималась вытесанная в камне, открытая всем ветрам тропинка, петляя туда и сюда. На белесой синеве всё ещё светлого неба, по сторонам, на этих двух отрогаов, выделялись два пика, и тут Владислав ясно осознал, что левый пик - это, судя по всему, вершина рукотворной башни, украшенная каменной короной. Тропа, по мере его подъёма по ней, всё более и более уклонялась влево, к основаниям этой башни, господствующей над седловиной перевала.
Бойницы под короной темнели мёртвыми провалами. Но это успокаивало очень слабо. Если там, наверху, были дозорные - а их там не могло не быть, если крепость, которой принадлежала башня, была ещё обитаема, то Владислав, медленно, как муха, ползущий по склону, должен был бы быть видим им как на ладони под этим, всё ещё ясным небом.
До катастрофы в башне, понятное дело, стояла стража из Чернограда. Но вот кто бы мог бы быть там именно сейчас? Прежняя стража могла, конечно же, и разбежаться давным-давно. А - могла и, затаившись, выжидать, как они сами ещё столь недавно выжидали там, внизу. Её могли вытеснить из крепости и отряды отщепенцев. Которые наверняка ведь прошарили всю равнину за горами после своей победы. Но тогда там вполне могла сейчас сидеть их собственная стража. И Владислав, с немалыми тревогой и беспокойством всматривавшийся в чёрный силуэт на фоне постепенно выцветающего и темнеющего небосклона, лихорадочно всё пытался сообразить, какой именно расклад для него был бы, всё же, таки налучшим.
Если там осталась прежняя стража, то его принадлежность к Гвардии уже ни от чего его не смогла бы теперь избавить. Нынешние орки наверняка уже превратились в простых погромщиков, которым теперь было всё равно - кого там убивать и грабить. Можно было бы попытаться и откупиться от них деньгами и ценностями, конечно же. Можно было бы, в конце-концов, попугать их и местью Кольценсосцев - там, снизу. Но.. Кто мог бы сказать, поможет ли это выбраться ему из их лап живым и невредимым? А вот если там - отщепенцы, то, с одной стороны, он мог бы меньше переживать за свою шкуру. Но - с другой стороны, те могли бы и задержать его "до выяснения". Ведь всякому было бы понятно, кто именно может подняться сюда из долины - снизу. В общем - оба расклада были бы достаточно паршивыми. И оставалось лишь надеяться, что крепость вверху сейчас стоит совершенно покинутой.
В этих размышлениях, уже изрядно уставший и совершенно вымотанный сегодняшним восхождением, опять весь мокрый, невзирая на пронзительно холодный, ледяной, непрекращающийся ветер, который гулял здесь меж скалами, он добрался до неглубокой ложбины, которая круто взбираясь меж изломанными пиками с версту, или даже более того, упиралась прямо в высоченную, серую, круто обрывающуюся стену, совершенно преграждающую путь наверх. Повернув за очередной изгиб ложбины, Владислав увидел, что она, как то и обещала карта, упирается прямо в округлое отверстие пещеры, пробитой в этой стене.
Сначала он, вымотанный до предела, просто несказанно обрадовался близкому концу сегодняшнего похода. Но, по мере того, как усталые ноги подносили его всё ближе и ближе к этом провалу в серости отвесного каменного массива, дыра эта нравилась ему всё меньше и меньше.
Началось всё с какого-то совершенно общего чувства запредельной опасности, которым эта нора буквально-таки дышала ему в лицо. Поначалу он было рассчитывал, что обретёт здесь более-менее безопасное укрытие на ночь. Но подойдя к отверстию вплотную он почувствовал выходящую оттуда, совершенно невыносимую вонь - словно эта пещера вся была завалена полуразложившейся падалью. В смутной белесости всё ещё чуть светлого небосклона он, со всё нарастающим страхом и недоверием, напряжённо всматривался в совершенно угольную черноту, клубящуюся в этом провале, и ему вдруг остро захотелось плюнуть на всё, повернуться, и начать обратное нисхождение, чтобы попробовать отыскать затем какой-нибудь другой путь, ведущий по ту сторону хребта.
Вход был достаточно высок - туда, пожалуй, мог бы въехать и конный, если бы он, каким чудом, смог бы очутиться здесь. Верх был арочный, с крутым изгибом, и по всей полуокружности этой арки можно было разглядеть остатки какого-то то ли каменного узора, то ли почти полностью стертой вековыми непогодами надписи. Когда-то, очевидно, ровные, края проёма сейчас были изрядно изъедены и выкрошены, пересекались многочисленным трещинами, и лишь общие его очертания всё ещё говорили о том, что это - не естественная пещера, а когда-то пробитое в толще скал искусственное отверстие, сознательно сделанное здесь кем-то давным-давно тому назад.
Какое-то время Владислав всё-таки колебался, чувствуя, как неприятный холодок пробегает у него по позвоночнику. Но - делать было нечего. Путь назад был бы очевидным безумием. Он достал из заплечной сумки просмоленный горючим материалом факел из небольшой связки, захваченной им в кладовой трапезной. Резкий, буквально сбивающий с ног ветер бил в его левый бок не преставая, но ему отчаянно не хотелось входить в эту смердящую темноту наощупь, и он, всё же, решил попробовать зажечь факел снаружи.
Аккуратно вытащив из ножен меч, он положил его на камень - себе под ноги, закрылся широким плащом, как шатром, и начал упорно выбивать искру огнивом. Но даже под плащом это оказалось делом неимоверно сложным и долгим. Когда, наконец, факел всё же ярко запылал у него в руках, снаружи уже совершенно стемнело.