Он опять заперся на все засовы, но и этой ночью его никто не потревожил. Так что он начал постепенно успокаиваться, окончательно поверив в то, что ужас первой ночи в горной крепости - что бы это там ни было, к счастью так и остался там, в горах, в месте своего коренного обиталища.
Однако к концу следующего дня дела пошли у него уже куда как гораздо хуже. Он, всё так же уныло, продолжал тащиться по дороге, под тяжким гнётом полуденного солнца, сверкавшего на совершенно безоблачном, чуть белесом от жаркой дымки небе, как вдруг обнаружил, что ровный камень дороги у него под подошвами стал равномерно поскрипывать. Нагнувшись, он с изумлением обнаружил на дороге тонкий надёто крупной сероватой каменной пыли. Зачерпнув её в горсть он с удивлением ощутил её необычайную лёгкость - словно это была раскрошенная губка для помывки, вроде той, которая у них продавалась на базарах. Только, в отличие от губки, цвет у этой как бы пыли был совершенно другой, да и под пальцами она не мялась, а хрустела каменным крошевом.
По мере дальнейшего продвижения слой пыли на дороге становился всё толще и толще, а частицы её - всё крупнее и крупнее, так что ближе к вечеру ему уже пришлось разгребать её ногами. Ноги вязли в ней, как в песке, и идти становилось всё труднее и труднее.
Дальше - дело пошло и ещё хуже. На дороге, да и вокруг неё, стали попадаться оплавленные глыбы базальта, становившиеся всё больше и больше, словно бы заброшенные сюда руками каких-то могучих великанов. Затем по дороге пошли трещины вкривь и вкось, да и местность вокруг преобразилась. Жёлтый цвет исчез, трещины стали гораздо глубже и длиннее, и полотно дороги, под конец, совершенно исчезло под чёрным каменным крошевом. Единственным ориентиром теперь осталась вершина горы, значительно выросшая в размерах.
Он полз всё медленнее и медленнее. Ему уже приходилось всё время обходить огромные каменные глыбы - иногда даже в несколько человеческих ростов, и подолгу искать обхода поперечных трещин, становившихся всё длиннее и глубже. Ему уже было не до размышлений и воспоминаний - всё силы, и всё внимание теперь приходилось отдавать исключительно преодолению постоянно возникающих у него на пути препятствий.
Уже и тьма спустилась на землю, а очередного приюта с водосборником, на который он так рассчитывал, ему отыскать в этот раз так и не удалось. То ли тот был разрушен страшной каменной бурей, бушевавшей здесь совсем недавно, то ли похоронен под слоем пепла и камней, то ли Владислав попросту сбился с дороги, или так и не смог до него дойти, замедлившись в своём движении, но становилось совершенно очевидным, что, в любом случае, в этот раз ему придется провести ночь под открытым небом.
Стремясь хоть как-то обезопасить себя от возможных хищников - тех же шакалов, которые вполне могли тут рыскать по ночам, он решил взобраться на одну из многочисленных глыб, которыми была усеяна здесь равнина. Выбрав такую, с относительно плоской вершиной, почти что в полтора человеческих роста, он, уже почти в полной темноте, обдирая ладони и ногти, кое-как вскарабкался туда, и ещё долго пробовал устроится там, среди острых выступов, и бесчисленных рёбер сколов каменной породы, подсунув под голову всё ещё практически полный походный мешок, так удачно пополнявшийся в прежние ночевки припасами.
Уже окончательно улёгшись лицом кверху на неудобном ложе, которое, сквозь плащ, подпирало его со всех сторон острыми выступами, он долго глядел в сияющее звёздами, угольно-чёрное небо. Где-то там, над оставленными горами серебрился серп убывающей луны, всё ещё находящей в своей первой четверти, и поэтому очень ярко заливающей равнину своим призрачным, лучащимся синевой светом.
Вокруг стояла совершенно непереносимая, давящая ему на сознание тишина. Ветра не было, поэтому ни единый звук не нарушал покоя сна этой удушливо-жаркой ночи. Всё вокруг словно бы замерло в совершенно омертвевшем оцепенении, и он чувствовал себя безнадёжно затерянным в мире никогда не прерывающегося, совершенно замогильного кошмара.
Его вдруг пронзило чувство отчаянного, леденящего одиночества - одиночества единственного живого существа на многие и многие версты вокруг, затерянного, как мельчайшая песчинка, в царстве тяжкого каменного, безмолвия.
Тут ему, внезапно, пришло в голову, что, судя по всему, никаких водосборников его впереди уже и не ожидает, и ему придется, в следующие дни, существенно поберечь воду во флягах. Надежды достичь горы к концу следующего дневного перехода у него, судя по всему, также совершенно не оставалось. Кто знает - сколько ему ещё придется ползти по этой мешанине чёрной пыли камней, трещин, и провалов? Два дня, три дня, или даже больше? Кто знает?..
С этой тревожной думой они и погрузился постепенно в тяжкое забытье, которое, тем не менее, вовсе не мешало ему тревожно вслушиваться в самые малейшие звуки, которые могли бы раздаться в непосредственной близости от камня, послужившего ему этой ночью приютом. Он словно бы и спал, но, при этом, какой-то частью своего сознания продолжал всматриваться и вслушиваться во тьму, чутко отслеживая, какой-то полудремлющей частью своего сознания, всё, вокруг происходящее. Поэтому ранним утром, когда его разбудили первые же лучи окрасившего восток в кровавое марево восхода, он совершенно не чувствовал себя ни достаточно выспавшимся, ни даже сносно отдохнувшим.
Следующие три дня прошли для него во всё более и более утомительным переходах, по местам, становившимся всё менее и менее проходимыми. Он так и не обнаружил ни второго приюта, ни даже его остатков. На ночёвки он, уже совершенно привычно, устраивался на какой-либо каменной глыбе, возвышающейся над равнинной - благо их вокруг было немеряно.
Воду он старался сохранять как мог. Впрочем, по такой духоте, ему особо и есть-то не хотелось, даже после долгих и утомительных переходов. Хотя вот именно жажда его мучила все дни и все ночи. Но он хорошо помнил, что возможности пополнить запасы воды у него в ближайшее время, скорее всего, вовсе не будет.
К подножию горы он добрался аж под самый вечер третьего дня. Все эти дни гора медленно, но совершенно неуклонно вырастала перед ним из затянутой от жары дымки плоскости раскинувшейся вокруг равнины - совершенно чужеродное и невероятное образование здесь, словно бы какой-то невообразимый гигант, во времена совсем уж незапамятные, пришёл, и вытряхнул прямо посреди равнины этой огромное ведро шлака из горна своей подземной кузницы. И чем ближе он подходил к ней, тем яснее становились ему совершенно ужасные следы невиданной разрушительной силы, ещё совсем почти что гору эту растерзавшей.
Склоны были покрыты бесчисленными потоками свежей лавы, всё ещё газившими ядовитыми дымками, видимо, продолжавшими остывать потихоньку. Он помнил общий вид горы, пусть и несколько издали, который накрепко врезался ему в память ещё во время его первого приближения к Чернограду. И сразу же было заметно, что гора, с тех пор, существенно просела и раздалась. Малая возвышенность на её вершине теперь скорее напоминала изломы венца какой-то совершенно жестокой и чёрной короны, венчавшей собой её изуродованное тело. И из короны этой продолжали подыматься клубы серо-белого, тяжёлого дыма, так что даже и на дальних подходах к горе в воздухе уже совершенно явственно чувствовался запах серы и гари.
К вечеру последнего дня его путешествия воздух настолько был пропитан этой гарью, что ему попросту становилось всё труднее и труднее захватывать эту жуткую смесь в свои лёгкие. Уже господствовали сумерки, чёрные тени от изломанных камней стремительно расползались по направлению к её склонам, и он решил не рисковать понапрасну, и отложить восхождение до следующего утра. Тем более, что перед этим таки следовало, всё же, основательно отдохнуть. Да и куда ему было спешить, кстати? Кто знает, что его ещё ждёт там, на склонах этого, так беспокойно спящего огненного великана?