Но только что произошедшее вовсе не выглядело для него лишь призрачным кошмаром. Ладонь его всё ещё хранила в себе ощущение ребристости рукояти отброшенного кинжала, а на устах его всё еще холодела изморозь того жуткого заклинания, в котом он принимал невольное участие. Чувствуя, что проваливается в беспамятство, он, последним сознательным усилием словно бы деревянного тела, еле продвинулся к своей кровати. И тут же упал на неё, как подкошенное точным ударом топора молодое деревце. И всё для него накрыла совершенно беспробудная тьма.
И всё следующее утро, пока он, стоя за конторкой, всё же пытался кое-как разбирать древние рукописи, у него перед глазами постоянно всплывало из глубины сознания это чёрное пламя, пляшущее на белых камнях из бездонной трещины, расколовшей мраморные плиты. А в ушах непрестанно повторялись и повторялись монотонные напевы заклятий, слышанных им ночью. Которые он запомнил буквально до каждого малейшего слога.
В общем - разборка шла через пень колоду, и после завтрака он к ней не вернулся вовсе. Впрочем - и Тайновед был в ненамного лучшем состоянии. Дух, наполнявший этот Град, судя по всему, наконец таки оправился окончательно от нанесенных ему повреждений. Но - начал вести себя, при этом, как предельно обозлённый тяжкой раной дикий зверь. И его вроде бы ставшее уже почти привычным чёрное дыхание - даже и при свете дня, сделалось совершенно для них непереносимым.
После завтрака они вдвоём, поднявшись на башню привратного укрепления, и усевшись там на табуреты, лишь бездумно глядели на серые склоны кряжа, перегораживавшего долину перед их глазами, да слушали журчанье ледяных струй в каменных остатках моста, и - молчали, молчали, молчали.
О чём думал, при этом, Тайновед, да и думал ли вовсе - Владислав не имел ни малейшего представления. Он же сам, глядя перед собой невидящими глазами, всё время возвращался вновь и вновь к тому, что произошло с ним этой ночью. Он до сих пор предельно ясно чувствовал отвратительную, ледяную липкость перил той бесконечной лестницы, сиреневую белесость тумана, из которого соткался круг воинов в этом ужасном зале, весь ужас, заключённый в тех гнетущих напевах, которые омывали его сознание там, засасывая всё глубже и глубже, лишая всякой воли к сопротивлению, и - особенно же, ребристость рукояти кинжала в намертво сжавшейся ладони.
Он всё пытался хоть как-то понять, хоть как-то ощутить, чтобы тогда там с ним случилось бы, если б рука его, всё же, подчинилась бы воле круга, и - нанесла бы удар этим жутким лезвием ему в грудь, разрывая плоть, раздвигая рёбра, и открывая дорогу для левой ладони, готовившейся вырвать из груди сердце, и швырнуть его в жадные языки чёрного пламени. Но представить это себе вживе он и не мог, да и не хотел даже и пытаться. Ибо больше всего, при этом, его непрестанно мучила мысль о том, каким бы, всё же, образом избежать и малейшей возможности повторения всего этого, или - чего либо подобного, следующей ночью.
Он ясно понимал, что если снова увидит перед собой во тьме ту лестницу, то он взойдёт по ней точно также, и не найдётся в мире той силы, которая смогла бы тому воспрепятствовать. Он с ужасом посматривал на палец правой ладони, обвитый, как маленькой, свернувшейся змеёй, золотом кольца с зелёной искоркой камня - словно бы змеиным глазом злобно отслеживающим каждое его движение. И только теперь лишь он осознал с предельной ясностью, до самого конца, что это, по сути, значит - стать частицей ордена, связанного воедино колдовством общего воинского круга.
Нет - это была, оказывается, совсем, совсем не как та погремушка, что висела у него на груди, дарившая лишь золотисто-коричневый кокон, которым окутывалось его сознание, и в котором оно ужималось затем, как птенец в родительском гнезде. Нет - это было звено совершенно невидимой цепи, посредством которой все - живые, равно с мёртвыми, обретшие когда-либо честь быть причисленными к этому кругу, были теперь скованы навеки в единое и неразлучное сообщество. Цепь - конец которой находился в руке сковавшего их всех ею Властелина. Которому стоило лишь дёрнуть за свой конец, как они, в едином порыве, обречены были следовать его воле - к какому бы завершенью это следование их не привело бы.
Так они и сидели - аж до наступления установленного времени для их позднего обеда. На который их, впрочем, никто так и не кликнул. Они сами спустились вниз, и, приплетясь в трапезную, убедились в том, что Ладненькому с Вырвиглазом хватило сил в этот раз лишь расставить на столе миски с твёрдыми, сухими хлебами, да доски с нарезанными кое-как кусками копчёностей, и бутылями с вином и пивом. Впрочем - так как есть сейчас совершенно не хотелось никому из них, то и возмущений по этому поводу ни от кого не последовало.
Кажется - лишь один Владислав, среди них, всё ещё был способен более-менее ясно осознавать происходящее. Все остальные находились в каком-то полуобморочном забытьи, и перемещались как во сне - видимо, еле-еле были в состоянии хоть как-то воспринимать всё, происходящее вокруг.
Уходя из трапезной, Владислав прихватил с собой аж две полные бутыли самого выдержанного и крепкого вина, решительно озаботившись о том, чтобы к ночи у него теперь всегда оставался бы более чем достаточный запас этого спасительного напитка. Впрочем - на этот его поступок никто никак не отозвался, даже и Тайновед. И, благодаря такой предусмотрительности, все последующие ночи ему благополучно удавалась проваливаться в липкую пустоту хмельного беспамятства.
Следующие три дня для них превратились в какой-то совершенно слитный и непрекращающийся кошмар, проходивший в полностью чёрном угаре полного беспамятства. Они вяло бродили там и сям, вяло жевали что попало два раза в день, и - по преимуществу, лишь лежали лёжнем в своих кроватях. За исключением, впрочем, Владислава, для которого эти дни превратились, кроме всего прочего, и в непрестанную пытку одиночеством единственного бодрствующего среди практически безотзывных полумертвецов.
К вечеру третьего дня ворона принесла Тайноведу сообщение о том, что завтра всё будет, наконец, закончено. И - указание готовится к новому походу. Эта новость, на короткое время, привела их всех более-менее хоть в какое-то чувство. Тайновед с Весельчаком даже было затеяли вялое обсуждение того, что следовало бы предпринять следующим днём. Впрочем - быстро сошлись на том, что, при любом развитии событий вряд ли они выедут именно завтра. Ибо им ведь ещё предстоит дождаться, пока спустившиеся сверху отряды расчистят для них заросли от засевших там вражеских пластунов. И что им придется выбрать для своего броска именно то краткое мгновение, когда путь к развалинам и переправе через реку уже будет более-менее свободен, но, с другой стороны, переправа всё ещё будет находится в руках белгородцев - чтобы их появление на том берегу не вызывало бы никаких подозрений. Весельчак даже обеспокоился было тем, как бы им самим не попасть под раздачу отрядов зачистки. Но Тайновед успокоил его, сказав, что им всем наверняка выдадут какой-либо заранее обусловленный условный знак, скажем - на шлем, о котором те будут непременно предупреждены перед своим выступлением.