- Моника, какова супруга! Моя жена родила мне не сына, нет, это ублюдок, которого в своем доме я ни за что не потерплю!
- Дон Хуан, у Вас родился еще один ребенок. Девочка, - коренастая, более бойкая служанка, уже в годах, просунулась в дверной проем, широко улыбаясь. Она не знала в каком нынче настроении прибывает ее господин.
- Да, дьявол побери! Сколько еще ублюдочных детей понесет эта сучка! – заорал итальянец, явно намереваясь поговорить со своей супругой, направился прямо к спальне. Но неустрашимая Мани (так звали пожилую француженку) преградила ему путь.
- Нельзя! – ее взгляд отпугнул бы даже разъяренного зверя, поэтому итальянец с минуту помолчал, борясь со своим гневом, а после махнул рукой и устало опустился в кресло. – Чтобы завтра их здесь не было. Передай Монике, что, если она не исполнит мою просьбу, я прикажу утопить «этих», как щенят, а ее прогоню с позором из дома. Она знает, что будет дальше. Ей придется либо наложить на себя руки, либо отправиться в монастырь. Правда, есть еще вариант, с ее-то личиком, однако, не думаю, что Моника до него опустится… Хотя…
Служанки глубоко вздохнули и отправились оповестить свою хозяйку о словах мужа. Однако, все знали, что стены в доме тонкие и дона Моника уже обо всем знает.
-Да, что он о себе возомнил! – вскричала оскорбленная супруга. – Как он только смеет распоряжаться мною и моими детьми! Это дом моего отца, а он – рожденный из грязи, это я сделала его фениксом, восставшим из пепла! Все благодаря мне! Как он смеет… - обессилено опустившись на подушки, итальянка громко зарыдала. – Я не могу расстаться с моими милыми детьми. Это несправедливо!
Служанки напоминали безмолвные тени, окружившие Монику с двух сторон, они стояли неподвижно, словно боялись нарушить молчание, прерывающееся лишь тихими всхлипами молодой хозяйки. Моника была красива – изящные тонкие запястья, длинные волнистые волосы, сияющие синие глаза – итальянка произвела неизгладимое впечатление на самого Жан Батиста Грёза*. Он написал портрет Вендетто за три дня, приговаривая, что вот, наконец, он отдыхает, ибо отдых души несравнимо дороже обычного плотского наслаждения. «Только глаза у Вас грустные, Моника», - сказал он задумчиво, не отрываясь от холста. Он не требовал ответа, поэтому девушка предпочла промолчать.
- Отнесите девочку в монастырь, а мальчика оставьте мне, - тоном, не терпящим препирательств, приказала она.
Тени согласно кивнули и вышли вон из комнаты. Когда за ними закрылась дверь, девушка откинулась на подушки и тихо зашептала молитву, ту самую, которую каждую ночь проговаривала усопшая матушка…
Итак, чтобы читателю дальше не приходилось гадать, где сейчас находится эта несчастная женщина, а, впрочем, скорее, наделенная нелегкой судьбой, девушка, придется сообщить, что на следующее утро в поместье пригласили священника дабы простить бедняжке все ее грехи. Люди поговаривали, что это ревнивый муж Хуан не смог сдержать обиду на неверную супругу, некоторые относили случившееся к возмездию. Однако, не могу удержаться от комментария относительно последней версии произошедшего: чем же в глазах Бога могла выделиться вечно веселая, легкая, подобно ветерку, итальянка, когда на соседней улице в богато украшенных залах резвились и мадам де Курси, ее «добропорядочная», с безупречной репутацией сестра Жоржета? Ведь это они, не Моника, с трудом вспоминали кавалеров, просыпаясь на огромной кровати, облегченно вздыхая, не обнаружив напротив себя разъяренных супругов…
Впрочем, история это начинается не в тот злополучный вечер и не тогда, когда удивленные монахини, последовавшие на пронзительный детский голос, обнаружили в маленькой корзине младенца, укутанного в одеялко, богато украшенное золотыми нитями и искусно выполненными цветными узорами. Сбоку виднелась алая расписная буква «М». Преподобный Август не был удивлен находкой, ибо, что может быть поразительного в очередном найденыше, по счету, да и по виду мало чем отличавшемся от предыдущего?
- Мы должны быть благодарны Богу, сохранившему душу и жизнь этого ребенка, - прошептал он, беря в руки девочку. – Мария. А, как тебе, Франческа? – преподобный взглянул на молоденькую монашку, стоявшую в углу темного коридора. Бедняжка, лишенная от рождения дара речи, лишь тепло улыбнулась и кивнула, благословляя про себя найденного младенца. Ей отчего-то казалось, что девочка особенная, пристуствовало в ней нечто отличное от других найденышей. Если бы кто и спросил сестру Франческу об этой неуловимой детали, она бы вряд ли ответила. Знаете, такие вещи вы можете ощущать, наслаждаться ими, но законам разума они не подчиняются.
-Тогда решено. Ну что, Мария, хочешь есть?..
Семь дней шла она по пути тернистому, столкнулась с мраком, чудищами, но самое страшное постигнутое в путешествии оказалось человеческое безразличие… Что, если бы она упомянула о висящем сбоку мешочке с золотыми? Что, если бы пообещала парчовые ткани и легчайший шелк стоящему неподалеку от корчащейся в муках женщины, купцу? Несомненно, на лицах кукол отразилась бы заинтересованность, а затем искусно подделанное, грубо сшитое, сочувствие…
***
Город Венова* считался одним из самых больших во Франции, однако недостаточно огромным, стоило молодежи сравнить его, например, с Парижем. Грязи, признаться, здесь находилось куда меньше. Можно было, к примеру, спокойно прогуляться по тенистым аллеям Рауферда**, устроиться на украшенной живой резьбой, скамейке с книгой в руках и не морщить носик всякий раз, как только легким перестает хватать воздуха.
На одной из центральных улиц нашел свое пристанище наш герой. Как и всякий современный молодой человек, он увлекался городской жизнью и политикой. Не чужды ему казались и речи, противоречащие в корне устройству государства, королю, указам. Подходя к зеркалу, он видел лишь свое отражение. Все вокруг: люди, природа, мир были созданы будто для него одного, удовольствия ради. Франц, а именно так звали молодого человека, мечтал объездить весь мир и с этой целью каждую неделю посещал университетскую библиотеку. Учился он прилежно, родителей навещал часто и считал своим долгом оправдать их ожидания. Наверное, отец с матерью были единственными, чье существование для молодого человека представляло хоть какую-то ценность. Все средства, присланные отцом Жерардом де Мартином, Франц по возможности откладывал. Несмотря на столь юный возраст и общепринятые увлечения, парень не являлся обормотом. Политика не была единственным увлечением Франца. С какой страстью он предавался наукам! Профессор биологии месье Мотьен души не чаял в своем студенте. Нередко он приглашал лучшего ученика в свой кабинет, дабы побеседовать с глазу на глаз о чудодейственных свойствах лекарственных растений, человеческом организме и о прочих не менее важных составляющих аспектах его предмета.
Отец видел в нем готового преемника, ибо в характере Франца он не замечал ни заносчивости, ни столь распространенной среди современной молодежи, легкомысленности и безнравственности. Уверенность, пусть и искрилась порой чересчур ярко, но все же, придавала сыну, по мнению Жерарда, некую мужскую очаровательность, с которой легкостью можно было завоевать не одно женское сердце, однако «завоевывать целый берег, испещренный камнями», не стоило. Достаточно найти в этой куче один-единственный камушек и спрятать там, где никто больше не найдет», - считал отец.
- Франц, как же я рад тебя видеть! – раздался радостный голос отца, когда молодой человек вошел в светлую, уютную гостиную. В небольшом камине, расположенном в углу комнаты, едва слышно потрескивал огонь, горели свечи на полках и столе. В просторном кресле-качалке, склонив голову, сидела молодая девушка. Волосы ее были аккуратно собраны на затылке, пара прядей спадали на лицо. Плечи, укрытые шалью, то и дело вздрагивали. Казалось, она была настолько увлечена вязанием, что не заметила прихода брата.