– Давай, дайда пайнч![1]
– Чего там делает дайда пайнч? Вцепившись в борта машины, люди отвечали: – Дайда пайнч правильно все делает.
– Он у нас вроде бы расторопный и умелый.
– Да поможет ему Пророк!
– Аллах да вразумит его!
Все эти восклицания и слова одобрения были обращены к подростку, почти ребенку, ехавшему снаружи, прицепившись к заднему борту грузовика, рядом с тормозным башмаком, приблизительно такого же роста и веса, как он сам.
При первом же толчке он соскочил на землю. И теперь отцеплял башмак от крючьев, которыми тот был прикреплен к машине. Грузовик стал пятиться быстрее. Теперь и колеса пришли в движение. Еще один оборот колеса и дальше – падение в бездну. «Дайда пайнч» заблокировал левое колесо, оказавшееся в самом опасном положении. Грузовик покачнулся раз, другой, третий и замер, перегородив дорогу.
Спереди и сзади его послышались нетерпеливые сигналы клаксонов. Из кабины грузовика высунулась голова водителя в чалме. Он крикнул:
– Всем слезть! Подталкивайте сзади и не залезайте в машину, пока я не скажу.
Пассажиры поспешно слезли на землю. Когда пришел черед старика, его сосед, кузнец с густыми черными волосами, сказал ему:
– Сиди, сиди, дедушка. В тебе веса-то нет совсем никакого. Легче птички.
Двигатель заработал, и грузовик проехал вверх, до очередной разъездной площадки. Пассажиры один за другим взобрались на свои места на брезенте. Кузнец вернулся на место рядом со стариком: он был сильный и потому мог делать что хотел. Запыхавшийся, он произнес довольным тоном:
– Уж я толкал, толкал, устал как черт. Даже бояться забыл, до того старался, а поначалу страх был велик.
– А чего ты так боялся? – спросил старик.
– Как чего, смерти, – отвечал кузнец.
– Не надо было, – тихо промолвил старец.
– Легко сказать, – порывисто, но с почтением возразил кузнец, – но легко только таким, как ты, когда и так уже одной ногой стоишь в могиле.
– Неизвестно, кто ближе к ней стоит, сынок, – возразил старец, – ведь ты ее боишься.
– Как и все… – воскликнул кузнец.
– Вот-вот, – подтвердил старик. – А смерть только в этом и состоит, в великом страхе перед ней.
Кузнец задумчиво почесал совершенно ороговевшим от постоянного контакта с наковальней большим пальцем свои густые черные брови.
– Не понимаю, – произнес он с тревогой в голосе.
– Это ничего, сынок, – ответил старец.
Лицо его было таким иссохшим, что прочесть на нем какое-нибудь выражение было уже совершенно невозможно. Испещренная, изрезанная, изрытая глубокими складками кожа напоминала мелкую-мелкую сетку, в которой затерялись, запутались серо-голубые глаза. Но кузнецу показалось, что по мелким морщинкам, от одной к другой, по иссохшим чертам лица, хотя тонкие, как нити, бесцветные губы и не пошевельнулись, пробежало нечто вроде дрожи, некое сочувствие, отчего во взгляде старца мелькнула искорка. Не поняв ничего больше, кузнец все же почувствовал себя увереннее.
При очередном толчке, который, после стольких других, разбросал и снова сбил в кучу тела на брезенте грузовика, кузнец участливо обхватил могучей рукой плечи старика и сказал:
– Меня зовут Гулям, а тебя, дедушка?
– Гуарди Гуэдж, – ответил старик.
– Гуарди Гуэдж, Гуарди Гуэдж, – повторил кузнец и добродушно улыбнулся.
– Ты легкий, легче перепелочки, – отметил он.
Дорога теперь шла по ровной местности. На высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря показался Шибирганский перевал.
Остановку сделали уже после перевала, на первом ровном месте северного склона, на большой каменистой площадке, ограниченной на западе отвесной скалой, а с востока – ущельем, на дне которого шумела река. В этом будто нарочно созданном месте останавливались все торговые караваны, ведущие обмены между обеими частями Афганистана, разделенного Гиндукушем. Тут всегда стояли десятки машин. Те, что приезжали с юга, выстраивались вдоль реки, а другие – вдоль скалистой стены.
По обе стороны площадки тянулись многочисленные примитивные харчевни. Поскольку главным напитком здесь был чай, черный либо зеленый, у всех этих заведений было одно название – чайхана. Каждое из этих саманных сооружений состояло всего из одной комнаты без окон, к которой примыкала терраса под навесом. Здесь-то и располагались путники. Холод и ветер там были злее, чем в помещении, но какой же здравомыслящий человек из-за такого пустяка откажется от зрелища прибытия грузовиков, высадки пассажиров, встречи друзей, путешествующих в другом направлении. Где еще во всем Афганистане, кроме как тут, на Шибаре, можно было встретить на ограниченном пространстве людей из Кабула и Хазареджата, из Кандагара и Джелалабада, из Газни и Мазари-Шарифа! Каждый человек в одежде своей провинции, своего племени: простая рубаха или подогнанная в талии куртка, а то, может, и накидка, тюрбан на голове или каракулевая папаха, шелковая тюбетейка ярких расцветок или высокая мохнатая войлочная шапка. Все они с нескрываемой радостью раскрывали пошире уши, чтобы внимать этому удивительному концерту голосов, обменивались бесконечными рассказами, новостями, правдивыми или явно ложными слухами, а порой и спорили. Поистине эта стоянка была подарком судьбы, настоящим праздником, и было бы безумием потерять хотя бы одно из мгновений этого зрелища.