То ли наступила минута наибольшего возмущения, которое Карчевский постарался не выплеснуть, то ли растерянности от вопроса Ильина — начальник особого отдела беспокойно заерзал, приставил прямую ладонь к кончику носа и, со свистом втягивая воздух, начал ожесточенно тереть, словно в недрах его вдруг зачесалось, засвербило или там притаилась мысль, которую он призывал выйти наружу, помочь хозяину найти верное решение.
— Вы не задумывались над тем, что провалы в службе отряда, — начал он, — участились с приездом вашего фронтового друга Горошкина? Не знаю, какой он разведчик, а…
Ильин не принял этого «решения», перебил:
— Эк, куда хватили. Вы нашу фронтовую дружбу не трогайте, ибо ничего о ней не знаете. Она омыта кровью июня сорок первого. Здесь, на этом участке границы. И после — всей войной.
По взгляду Карчевского было заметно — он не собирался уступать.
— Вы с ним расстались год назад. За год может многое произойти с человеком.
— По-вашему, люди меняются и меняют свои убеждения, будто изношенные штаны.
— Не иронизируйте. Иные обстоятельства вынуждают и поменять.
— Если такое и может произойти, но только не с Горошкиным, — Ильин с минуту молчал, не заговаривал и Карчевский. Наконец Ильин встряхнул головой, как бы убеждаясь в чем-то, сказал: — В одном я с вами согласен: вражеский агент засел у нас в отряде.
— Я это не говорил, — Карчевский побледнел, мясистые щеки его обвисли, голос перехватило.
«Чего испугался-то? — удивился Ильин. — А, вон оно что… Если шпион в отряде, то мина под него, начальника контрразведки. Проглядел, прошляпил. Оказывается, своя шкура дороже».
— Говорили, не говорили, не в этом суть, — продолжал Ильин.
Но Карчевский поднял ладонь, как бы не желая, чтобы эта мысль развивалась дальше. Он ее продолжил в своем варианте:
— Ведь если подтвердится ваше предположение, первому не сдобровать вам. Вина начальника отряда…
— Да не вину чью-то надо сейчас выискивать, а предателя раскрыть, если он затесался к нам. Что касается ответственности, будьте уверены, за чужую спину не спрячусь, — закончил Ильин непримиримо. — Прошу вас не строчить донесения по мелочам, не валить с больной головы на здоровую. Не ставить под удар тех, кто не виноват в наших провалах, — он как бы подтянул к виновникам самого Карчевского. По крайней мере, тому так показалось. — А не то… — хотел добавить: «не сработаемся». Но контрразведчик опередил.
— Что — «не то»? Вы меня стращаете? Может, еще и табуреткой огреете? — неожиданно вскрикнул Карчевский, заплывшие глазки его зло полыхнули.
«Мерзавец. Значит, копался для чего-то в моей биографии. Все пронюхал». В висках и затылке заломило. Ильин уткнулся разгоряченным лбом в подставленный кулак, прикрыл глаза. Вмиг провернул в памяти позорную сцену своего допроса после плена на Днепре. Почему-то попытался представить на месте следователя этого особиста. Собрался с силами, превозмог себя. Поднял отяжелевшую голову, пристально поглядел на Карчевского, горько усмехнулся:
— Табуреткой? Нет, это первобытно. Просто публично набью физиономию.
Карчевский стал белее мела. Долго молчал, переваривал, не ослышался ли он, не веря, что начальник отряда мог пообещать такое ему, перед кем многие трепетали.
— Я вам этого не прощу, — глухо обронил он и вышел из кабинета.
Поганое, гадливое состояние овладело Ильиным.
25
Прошел месяц. Близилась весна, она уже влетала в окна веселой звонкой капелью. В предчувствии ее сильней стучало сердце, упругими толчками билась в жилах кровь. Жизнь наполнялась новым содержанием. Ильин понимал, это происходило не столь от близкой весны, а от того, что вместе с нею приближалась победа.
В середине января фронт перешел в новое наступление, наши войска вступили на территорию Германии. До Берлина, как сообщал ему Стогов, оставалось пройти шестьдесят — семьдесят километров. Генерал писал регулярно, во фронтовой сумятице не забывал, как дороги Ильину эти вести. У него хранилась уже изрядная стопка стоговских писем, как своеобразный дневник боевого пути родного Днепровского полка. «Скоро снова вперед. На Берлин, — заканчивал генерал. — Благослови на это свой полк, Андрей Максимович».
«Спасибо, Тимофей Иванович, что считаете меня во фронтовом строю, — благодарно шептал он, читая письмо. — Постараюсь хорошей службой на границе помочь вам».
С приходом весны начнется пора чернотропа, и для пограничного отряда наступят еще более напряженные дни. Очистится от снега земля, деревья и кусты оденутся листвой, «лесные братья» выберутся из своих нор. Нет, они безвылазно не сидели в схронах и зимой, шкодили на дорогах, в селах и даже в городе. Погранотряд преследовали неудачи, Ильин все чаще вспоминал высказанную Горошкиным тревогу, что информатор бандитов сидел где-то поблизости. Поэтому они с Захаровым все более сужали круг людей, кому становились известны замыслы очередной операции, район действий, но от утечки информации не избавились.