Едва дежурный закончил разговор, как заставы снова доложили, что пограничные наряды обнаружили самолет, перелетевший границу из нашего тыла. Офицер глянул на часы. Сообщения с застав и уточнение обстановки в авиаполку заняли двенадцать минут. Надо немедленно доложить начальнику отряда.
Выслушав, Ильин распорядился поднять «в ружье» маневренную группу.
День кончался, но поиск результата не давал. Ильин допускал, что немецкий самолет мог залететь и не с разведывательной целью, например, заблудиться. Однако, чтобы «заблудиться», ему надо преодолеть линию фронта. Значит, послан специально? Как поступит немецкая разведка, если ее агент-радист, оставленный глубоко в тылу, надолго замолчал? Она не знает причин, нервничает.
Время горячее, дорог каждый день. Поэтому можно предположить, что с самолета сброшен другой радист. Вполне подходящий вариант.
А первый радист в это время сидел в пограничном отряде и давал показания: война кончается, он хочет вернуться на родину, к семье. Русских не убивал, их дома не поджигал. Он обыкновенный солдат, взятый разведкой из полевого подразделения связи. Стал работать на рации почти в открытую, на виду у селян. Они сообщили, куда надо. Плен для него лучшая возможность остаться в живых.
Горошкин будто знал, что такой случай подвернется, и приберегал для него Янцена, чтобы ввести в бандитское логово. Вот уже несколько дней они вдвоем выясняли у радиста все, что касалось его работы в нашем тылу, связи со Шнайдером и Богайцом, коды и шифры. Немец, парень сообразительный, догадался, для чего им это понадобилось, понял, что угроза жизни миновала, выкладывал подробности.
Перебирая в памяти события последних недель, Ильин думал, что наконец-то дела в отряде стали поправляться. Причин для того немало. Первая и самая главная — вражеского агента разоблачили. Вскоре и Карчевского удалили из отряда.
Вместо Карчевского приехал молодой офицер. На границе послужил, фронт прошел. На работу свою таинственности не напускал, с командованием отряда установил деловые, товарищеские отношения. Сегодня он вместе с Горошкиным ушел в поиск.
Уже начало темнеть, когда возвратилась мангруппа с двумя парашютистами, правда, в живых был только один. В районе железнодорожного переезда, рассказывал Горошкин, прочесали весь лес. Но без толку. «Гости» в самом начале поиска просочились через оцепление. Как дальше бы развернулись события — трудно сказать, но помог парнишка — дозорный. Он на прошлогоднем баштане, на открытом месте, заглянул в старый шалаш. Многие проходили мимо, какой дурак надумает, тут прятаться? Почти на виду. На это и был расчет у парашютистов. Они начали отстреливаться, пограничники открыли ответный огонь, убили одного из агентов, другой поднял руки. На допросе он покажет, что его послал разведчик Шнайдер для связи с местными «партизанами». Спутника своего не знал, впервые увидел при посадке в самолет, немного познакомились, когда пробивались сквозь лесные чащи. Тот говорил, что летел для встречи с сыном бывшего помещика. Так и выяснилось, шли они к одному человеку, капитану немецкой армии Богайцу, главарю здешних сил, какие воюют против Советов.
— Из наших, гнида, — хмурился Горошкин. Ильин знал, разведчик всякий раз, встречая очередного изменника из «наших», мучительно переживал, будто их предательство ложилось пятном и на него, тоже русского по крови, — сержантом в плен сдался. Портнов его фамилия. В абверовской разведшколе обучался. По шалашу на коленях ползал, каялся. Пусть простят, мол, жизни не пожалеет, чтобы оправдаться. Показал, где спрятали парашюты, выложил пароли для связи с Богайцом. Ну, и все остальное, что касается его задания, по-моему, не врет.
— Откуда он родом? — спросил Ильин.
— Из Смоленска.
— Накормить его хорошо. Дать отварной картошки, каши с мясом. Ржаного хлеба.
— Березовой «каши» ему… — вставил Горошкин.
— Угостить махоркой, пусть покурит, — продолжал Ильин. — Думаю, все это напомнит, что он русский, может, совесть проснется.
В мыслях он уже вынашивал план, как внедриться в курень Богайца, вынудить его собрать бандитскую свору вместе и одним ударом ликвидировать ее.
Позднее, при встрече с задержанным агентом, ему показалось, что тот встревожен. По худощавому, помеченному оспой лицу, бродили красные пятна. Может, решил, что напоследок сладко накормили, дали закурить, теперь… пуля в лоб. Но, возможно, и проняло его, на что надеялся Ильин, заставило задуматься, кто он и что с ним стало. Потому сурово заявил Портнову:
— Мерзавец, опоганил родной Смоленск. Немцы его кровью наших людей залили. Но никто из них, не в пример тебе, лапы перед немцами не поднял. Кто у тебя там остался?
Портнов зверовато глянул на Ильина, потупился:
— Отец в ополчении погиб. Брат, если жив, где-то воюет. В городе мать и сеструха младшая, — помолчал, мучительно заикаясь, добавил: — Ж-жена тож… сыниш-шка малой.
— Чтобы очистить совесть опоганенную, — продолжал Ильин, — и оправдаться перед родиной, ты должен выполнить задание, которое дадут здесь: пойти туда, куда направляли немцы.
— Все сполню, — торопливо обещал Портнов, и глаза его оживали.
После разговора с задержанным, Ильин, прихватив Горошкина, поехал в авиаполк. По дороге развивал свой план: Янцен пойдет с Портновым к Богайцу. Пойдет радистом, немцем, едва понимающим по-русски. Украинский язык он знает неплохо, будет слушать, что станут болтать при нем бандиты. Авиаторы дадут транспортный самолет. Под видом немецкого к Богайцу прилетит наш десант.
— Я с ним полечу, — заявил Горошкин.
— Непременно, — согласился Ильин. — После авиаторов поедем в оперативный полк. Такую крупную операцию пограничному отряду одному не осилить. Навалимся вместе.
Разработка операции продолжалась.
27
Эти двое пришли вконец измотанные, грязные, заросшие и донельзя злые. Их ввели в хату, где за столом под образами и теплившейся лампадой сидел Микита Будько.
— Кого шукаете, хлопци? — вкрадчиво спросил он.
— Скажем тому, кого ищем, — дерзко заявил Портнов.
Янцен удивился, насколько смело и уверенно входил в роль его напарник. За те четверо суток, пока они от места приземления брели по ночам, днями отсиживались в чащах, трудно было предположить, как он поведет себя в бандитском окружении. По легенде Портнов старший, Янцен лишь радист. Фактически было наоборот, и это ставило Янцена в сложное положение. Если Портнов в чем-то зарвался бы, он мог говорить с ним только по-немецки, немецкий тот знал с пятого на десятое.
— Я и есть тот самый, кого вы шукаете, — нажимал Будько. — Выкладывайте заветные слова.
— Не надо мне врать, — Портнов продолжал по-прежнему грубовато, как человек, обладавший полномочиями. — Гауптмана Богайца я отличу от тебя.
— Падла, ты еще задираешься? Скажу хлопцям, отведут вас обоих в лес, — Будько обидчиво оттопыривал губы — его задело за живое высокомерие пришельца.
Портнов зорко вглядывался в одутловатую физиономию с вислыми усами. Нет, этот за столом, не напоминал того, кто был изображен на фотокарточке, показанной ему Шнайдером. Когда появился Богаец, он сразу узнал его. Взгляд-то у него цепкий, оказывается, недаром немцы в разведшколу взяли. И осекся — нашел, чем гордиться.
Были у оригинала отличия от снимка. Лицо помято, под глазами синеватые припухлости, в тяжелом взгляде настороженная недоверчивость. Янцен вспомнил поиск в степи под Сталинградом, схватку с немецкой хозкомандой, старшим которой, по словам Горошкина, был этот офицер, и вообще всю историю его, начиная с июня сорок первого. Теперь он с любопытством глядел на него, думал: непременно захватит этого человека, если не удастся, ликвидирует.
Портнов уверенно обменялся с ним паролями. Но Богаец был каменно неприступен, колюче смотрел на обоих, похоже, не верил им. Он только что лишился вернейшего и безотказного источника информации в погранотряде, остался без радиосвязи со Шнайдером. Это не могло не вселить в него тревогу и неуверенность. Янцен на чистейшем немецком вступил: