Вопреки всему, она все же поставила в студии свой мольберт. Ее радовало, что представилась возможность написать картину для Альфреда Бендера. Но, работая над портретом, она невольно осознала, насколько велика разница между ней и Диего. Живопись часто помогала Фриде разобраться в себе и своей жизни.
Ей нравился Сан-Франциско, но она скучала по друзьям и семье, особенно по отцу, Матите и Кристине. И по партийным товарищам, которые стали для нее родными. Фрида не завела здесь настоящих друзей, только поклонников и тех, кто рассчитывал, что она замолвит за них словечко перед Риверой. К тому же Фрида слишком плохо говорила по-английски, чтобы вести светские беседы и включать свое очарование, американские женщины были ей чужими. Она находила их поверхностными и довольно непривлекательными. Чувствуя на себе их пренебрежительные взгляды, она еще плотнее закутывалась вребозо и шуршала юбками. Традиционные мексиканские платья, огромные серьги и ожерелья стали для Фриды своего рода доспехами. Как и пышная зеленая юбка, которую она изобразила на картине для Альберта Бендера.
Занятия живописью также позволили ей понять, какое огромное подспорье и утешение заключает в себе искусство. Рисуя, она забывала, что семьи и друзей нет рядом. А если работа спорилась, Фрида испытывала глубокое удовлетворение. Она физически ощущала, что создает своими руками нечто новое. Когда наступала ночь, художница отправлялась спать в предвкушении нового дня, чтобы утром снова взяться за кисть.
Вручая картину Бендеру, Фрида светилась от радости и гордости.
— Мне очень нравится! — похвалил Бендер. — Повешу ее на самом видном месте и расскажу о вас каждому, кто захочет узнать, чье это полотно. — Он еще раз внимательно оглядел картину. — Я никогда не расстанусь с ней. Как подсказывает мой опыт, это начало чего-то великого.
Фриде была приятна его похвала. Работа над портретом принесла ей много радости, а теперь опытный коллекционер и знаток искусства высоко оценил ее талант. И у нее уже созрели замыслы новых полотен.
В портрете растениевода Лютера Бербанка Фрида впервые вышла за границы реальности и изобразила Бербанка сросшимся с деревом, корни которого уходили в землю и переплетались со скелетом.
Когда Диего увидел картину, у него от восхищения перехватило дух.
— Фрида, это замечательно! — воскликнул он.
Сам Ривера тоже изобразил биолога на лестнице Фондовой биржи в Сан-Франциско, но в более привычной позе: стоящим на коленях и рассматривающим растение.
— Я и не заметила, как сложился такой образ, — призналась Фрида. — Внезапно он показался мне более реальным, чем сама реальность. Хотелось показать, как новая жизнь прорастает из смерти.
Она написала и еще один портрет — доктора Лео Элоэссера. Стэкпоул познакомил их с Фридой, когда ей понадобился врач, чтобы избавиться от болей в ноге. Фрида сразу же прониклась доверием к этому маленькому человеку с большим добрым сердцем. Постепенно она поведала ему всю историю своей болезни, не утаив даже того, что у нее был выкидыш. Она не сомневалась, что передает свои страхи и чувство вины в надежные руки. Лео Элоэссер внимательно слушал ее и задавал вопросы. Впервые у Фриды появилось приятное ощущение, что врач относится к ней как к равной. Лео объяснил, что именно происходит в ее организме. Ему было важно, чтобы пациентка это осознавала. Он даже достал медицинские книги и нарисовал ее травмы. Элоэссер дал ей несколько советов и прописал укрепляющие препараты и уколы. Со временем он стал для Фриды скорее другом, чем лечащим врачом. Она не любила других докторов, которые держались холодно и высокомерно. Но Лео Элоэссер безоговорочно доверял ей, и она слушалась его. Потому-то она и захотела его нарисовать. И стала посылать ему письма. «Никогда ни один врач не заменит мне вас, дорогой доктор», — писала она. Художница изобразила его в полный рост в темном костюме; голова слегка наклонена вперед, будто он слушает, как часто бывало на их сеансах.
В июне 1931 года Диего закончил работу, и супруги полетели назад в Мексику.
Фрида была рада вновь оказаться дома. Когда в первое утро после возвращения она проснулась, было еще очень рано, но ей больше не хотелось спать.
Она слушала, как тихо кудахчут в саду индейки. Вот Амельда шаркающей походкой направилась к двери — видимо, пошла на рынок за продуктами к обеду. С какой охотой Фрида сейчас присоединилась бы к ней и влилась в плавный поток людей, спешащих по своим делам! Потом она услышала другие шаги: мать собралась на мессу. Фрида не могла взять в толк, как она жила без всего этого — без шума улицы, который доносился из-за стены, окружающей дом, вкуса моле и энчилады[22], ежедневых гроз с громами и ливнями, приносящих в сад «синего дома» чудесную прохладу и свежесть. Она снова начала дышать полной грудью. Здесь повсюду веяло первоздан-ностью, не похожей на шумную и суетливую Америку. Теперь Фрида могла наслаждаться тишиной Койоакана, снова слышать знакомые звуки, есть любимые блюда, говорить на родном языке. Со счастливой улыбкой на губах она поднялась с постели.