Она пыталась осмотреть палату, насколько позволяла обездвиженная голова. Окна нет. Ни зелени, ни пения птиц, лишь серые плитки на стене передней. Некоторые из них потрескались. Фрида отвлеклась, пытаясь разглядеть в трещинах узоры и очертания предметов, как часто делала с облаками на небе. Внезапно перед глазами у нее возникла картина, большое красочное полотно. На нем улыбались люди, цвели цветы и порхали колибри самых невероятных раскрасок. Художник, который нарисовал бы такую картину здесь, на голых стенах, прямо на глазах у подвешенных к потолку пациентов, которые отчаянно ищут возможности отвлечься, — такой художник стал бы настоящим благодетелем! И она знала такого художника. Его звали Диего Ривера. Несколько месяцев назад — целую вечность назад — ей довелось наблюдать его за работой. Она влюбилась в его гигантские, полные красок картины. Его полотна рассказывали целые истории, их можно было читать, как книги.
В висках застучала кровь, и Фрида отчетливо услышала собственное сердцебиение. Стыки между плитками пришли в движение и начали извиваться, серые стены вдруг поплыли бордовыми пятнами, как будто она сквозь прикрытые веки смотрела прямо на солнце. Пространство растягивалось, контуры размывались; казалось, будто палата разворачивается вширь. Фрида на мгновение зажмурилась, не в силах выдержать это зрелище, но тут же сердце забилось еще сильней, а к горлу подступила тошнота. Веки точно обожгло огнем. Нет, нельзя плакать, только не сейчас! Она даже не сможет вытереть глаза или высморкаться. От одной мысли об этом слезы заструились по щекам с удвоенной силой. Фрида больше не пыталась их сдержать. Соленые капли падали на пол и терялись в трещинах.
Тем утром Фрида продумала свой наряд особенно тщательно. Ненавистный корсет скрыла белая блузка с вышитой горловиной, а больную ногу — длинная цветастая юбка. Если не знать, как изранено и переломано ее тело, можно было подумать, что это королева отдыхает в своей опочивальне. Она окружила себя красивыми вещами. Голова покоилась на льняной подушке, на которой разноцветными нитками было вышито слово corazön[5]. Рядом на столике лежали книги и помада. На деревянном изголовье кровати Фрида развесила фотографии и яркие ретабло. В углу стояла большая клетка с двумя зелеными попугаями. Фрида осмотрелась и осталась довольна. Она была готова принять Алехандро, который должен был зайти после обеда.
От Койоакана до центра можно было доехать меньше чем за час, но для Фриды город был недостижим. Когда ее навещали друзья, она жадно задавала вопросы. Ей хотелось знать каждую деталь: в каких пабах они были, какую музыку слушали, с кем встречались, на какие выставки ходили, не закрылся ли ее любимый магазинчик… Ее любопытство не знало границ, ведь по рассказам друзей она могла хотя бы представить, будто и сама побывала во всех этих местах. Она спрашивала и об Алехандро, но ответы только усиливали ее беспокойство.
Долгое время он не объявлялся, хотя она забрасывала его письмами, в которых умоляла срочно прийти. Наверняка он тоже скучает по ней! Но почему не приходит? В конце концов, он был ее парнем. Или Алехандро не хочет больше ее знать, потому что она инвалид? Как бы то ни было, девушка приложила все усилия, чтобы выглядеть как можно более здоровой и соблазнительной. Толстые бинты на ногах — не для его глаз!
Услышав шаги друга во внутреннем дворике, она схватила зеркальце и помаду, которые по ее просьбе принесла Кристина, и подкрасила губы. Потом раскинулась на постели, приняв самую изящную позу, на какую только была способна.
Он вошел в комнату, и Фрида сразу почувствовала в нем перемену. Алехандро был все так же чертовски хорош: густые волосы, зачесанные назад, пружинистая и энергичная походка. Но в улыбке проскальзывало новое выражение, которое ей сразу не понравилось.
Он остановился в дверном проеме, очевидно пораженный увиденным.
— Фрида, ты выглядишь такой… Я думал… мне рассказали о травмах и о корсете, но сейчас я вижу, что… Боже мой, ты же просто красавица!
— Вот пришел бы раньше, уже давно наслаждался бы этим зрелищем, — ответила она с легкой иронией, но невольно просияла. Она все же желанна для него, ее чары по-прежнему действуют.