Сияет электросварка, грохочут пневматические молотки, что-то визжит, ухает, бахает, стонет. И среди всего этого грохота, среди громадных кусков корабля — маленькие, почти незаметные люди. Каждый из них будто ни от кого не зависит, делает свое, а получается одно целое — корабль.
Женя повернулся ко мне, и по его губам вижу, как он пытается что-то сказать. Будто нарочно губами шевелит, а ничего не слышно. Смешно получается. Мы однажды со Степкой точно так в школьном хоре пели, когда нас силой заставили его посещать.
— Я ничего не слышу, — сказал я Жене. А он придвигается ко мне, пытается сам услышать, что говорю я. Потом мы оба махнули рукой и рассмеялись.
Да, это была работа! Я даже не догадывался о такой, не представлял, что можно так работать. Мне даже без работы жарко стало… Стоит ли сам корабль такого адского труда?!
Петр Матвеевич показывал куда-то вверх. А оттуда смотрели на нас, махали нам руками рабочие в серо-зеленых брезентовых куртках и в железных касках с черными якорями надо лбом.
Мы вышли из цеха, и я даже глаза закрыл — так неправдоподобно тихо вдруг стало.
— Здесь работают судосборщики-корпусники, — сказал Петр Матвеевич. — Без них ни один корабль не выйдет в плавание. Они собирают корпуса, спускают на воду, а уж потом мы, достройщики, принимаемся за дело.
— Как они не оглохнут от грохота? — спросил Илья Муромец.
— Не могут они оглохнуть, потому что здесь работают глухонемые. Никаких звуков они не слышат от рождения, поэтому работают будто в тишине… А вот тому, кто слышит, вначале туго приходится.
— А без грохота нельзя строить? — спросил я.
— Пока нельзя. Даже завтрак утром завернуть в газету нельзя без шума. А тут металл!.. Заканчивай училище, поступай в институт, а потом займись разработкой нового метода сборки судов. Чтобы даже при работе пневматических молотков было слышно, как муха летит.
И тут мы увидели женщину в белом халате. А рядом с ней — бочку с квасом. Женщина была такая же огромная, как все на этом заводе. И бочка с квасом была ей под стать.
Не сговариваясь, бросились туда. И через несколько минут в наших желудках плескался коричневый, холодный, сладкий и, что самое главное, бесплатный квас.
Ходили долго, как по Эрмитажу. Даже ноги устали. Потом пришли в столярный цех. Здесь было просторно, тихо. Пахло свежей древесиной, еловой смолой, чем-то еще, таким же ароматным и вкусным, будто мы очутились в лесу.
На полу, на длинных столах лежали деревянные плиты, стояли конусообразные банки с клеем; у станков золотистыми муравьиными кучами поднимались опилки и стружки. Они были такими белыми, такими чистыми, что я набрал полные пригоршни и стал нюхать — так свежо и радостно они пахли!
Петр Матвеевич, глядя на опилки в моей руке, тихо, даже задумчиво произнес:
— Раньше вообще корабли строили из дерева, и могу вам сказать, что выглядели деревянные суда не хуже металлических…
Наконец знакомство с заводом было окончено. Нас вывели за проходную и отпустили. На часах была половина третьего, а я еще не ел.
— Пойдем в столовую? — предложил я Жене.
Мы двинулись пешком от проходной. По дороге он мне рассказывал о своих впечатлениях, говорил, что мы правильно сделали, что поступили именно в это училище, мол, умение строить корабли еще никогда и никому не мешало. Но я видел, что говорит он об этом без радости.
— По-моему, ты не очень доволен, — сказал я.
— Та сам нэ знаю… Школу музыкальную закинчив, у музыкальное училище сбирався, а тут — тэхническое. Ты б остався довольным?
— Надо было идти.
— Та нэ мог… Батьки будто сговорилысь: взяли и помэрли в одын год. Ридная сестра у Львиве, у тетки осталась, а я сюда, до дядьки попросився. Дядька хороший, добрый, да жинка — рвотное зелье. Тильки и чую: «Я — глава семьи, я распоряжаюсь квартирой. Ты спросил меня, можно ли нам лишнего человека в доме держать? И его выгоню, и тебя можу отметить…»
— Что это — отметить?
— Ну, выписать, лишить прописки… Та если б хто раньше сказав, что у Ленинграде такие стервы водятся, — нэ поверив бы!
— А дядька что?
— Та тихоня, у оркестре народных инструментов на балалайке грае. И заробляет меньше, чем вона. Тильки просить: «Ладно, Соня, будь человеком, ведь сирота он…» Если в общежитие нэ поселят, назад у Львив поеду. Год прокантуюсь, а там, може, у музыкальное поступлю.
— Тебе обещали общежитие?
— Та обещалы… И лимит дали: у родственников можно прописаться.
— Ну и пропишись.
— А жить дэ?
— Жить будем вместе. Снимем комнату. Многие сдают. Даже тетка моя пустила квартирантку Лену. А мы найдем другую, понял? Мне тоже негде жить. Скоро Степка приедет, с ним потолкуем. В общем, не горюй, что-нибудь придумаем.