Группа успела в темноте преодолеть поле, отделявшее лес от железной дороги, и, не пересекая глубокого рва, залегла недалеко от линии, дожидаясь, когда новая туча закроет луну.
«Плохо, что они вместе, лучше бы ходили по одному», — подумал Иван Романович, следя, как медленно, еле-еле подвигались к освещенному прожекторами пространству два белых холмика.
Вдруг в самое ухо жарко задышал Борисов: «Иван Романыч, смотрите!..»
Он поднял глаза под крышу пакгауза и увидел, что широкое окно медленно, беззвучно раскрывается и кто-то темный, зловещий появляется в черном проеме. Сомнений нет — это еще один часовой, о котором ничего не доложили разведчики. Тут же из окна прогремел выстрел, за ним еще один — часовой заметил партизан и в упор стрелял по ним. Двое других охранников прыгнули за угол и стали палить из автоматов.
«Ах, сволочи!» — прошептал Иван Романович, бросаясь вперед, к ребятам. Он упал возле них и понял, что они мертвы.
В здании вокзала, в пристанционных домах вспыхнул свет, хлопали двери, гремели выстрелы. Через линию железной дороги бежали фашисты. Нужно было уходить, но в это время мимо Ивана Романовича промчался Борисов, на ходу срывая чеку гранаты.
Иван Романович понял, что произойдет через секунду, вскочил на ноги, и в тот же миг раздался взрыв, а за ним — еще один, в тысячу раз более мощный. Воздушной волной Ивана Романовича сбило с ног, и он, пролетев по воздуху метров пятнадцать, шлепнулся в снег за канавой. Несколько секунд лежал оглушенный, не понимая, что с ним, и вдруг все понял, вскочил и бросился к лесу. Сзади строчили автоматы, он почувствовал, как что-то дважды ударило его в правое бедро. Споткнулся, упал в снег и пополз, волоча простреленную ногу. До леса оставалось метров сорок, когда оттуда неожиданно выскочила темная фигурка — Леня Братко. Увидев мальчишку, Иван Романович потерял сознание…
В себя он пришел на базе. Рядом были партизаны.
«Не уйти бы тебе, Ваня, если бы не мальчишка, — сказал командир отряда. — Что склад уничтожили, молодцы, а что люди погибли — горе. Невосполнимую утрату мы понесли… Ты, Ваня, пока что отвоевался, повезем тебя в дальний хутор, где сможешь подлечиться…»
Иван Романович закрыл глаза и стиснул зубы, — выходило, что ему дважды спасли жизнь: сначала Артем Братко, а потом его сын. А сам он тогда в болоте покинул Артема, оставил его одного…
Лечение затянулось на целый год, а когда Иван Романович встал на ноги, то война с этих мест ушла, он оказался на освобожденной территории, хромой, искалеченный, но полный уверенности в том, что останется жить. И с той поры стал он думать о встрече с Леней Братко, искать его. Только искал словно бы с закрытыми глазами, боясь их открыть, боясь, что не удержится при встрече и расскажет ему об отце, о своей вине…
«А может, и не нужна ему правда, зачем она, что она теперь изменит?..»
Старик повернулся и посмотрел в окно — ему послышались голоса внучки и ребят.
«Пускай бы расстались на улице, не заходя к нам, — подумал он, задыхаясь от волнения, — пускай бы пошли сразу на станцию, я бы подготовился, я бы знал, что делать… Или нет, пусть идут сюда, я подумаю, как быть, я не скажу…»
Гости собрались быстро. Сначала пришли две одноклассницы — толстенькая серьезная Юля Корнеева — редактор классной стенгазеты — и маленькая, вечно улыбающаяся Люда Хвощ. Они принесли в подарок большую золотоволосую собаку с плюшевой белой грудью, зелеными глазами, черным носом и высунутым на целых два сантиметра красным языком. Собака была как живая и даже лаяла с хрипотцой, если кто-нибудь хватал ее за хвост.
— Какие прелести! — восхитилась Рита, целуя всех троих — Люду, Юлю и собаку.
Потом явился одноклассник Вовка Мороз, длинный, столь же худосочный, сколь и ядовитый парень; он поздоровался, снял с головы шапку, тут же нахлобучил ее на прежнее место и, вытащив из-за спины руку с клеткой, промурчал:
— Это тебе, Маргоша, только не целуй и руками не трогай — прокусит хоть нос, хоть палец, у меня уже такое было.
Рита ахнула — в клетке сидела коричневато-серенькая, пушистая белка. К ним заторопились Люда и Юля, подошел и Валька. Все сгрудились возле клетки, девчонки верещали:
— Какая хорошенькая! А мордочка, мордочка… И ушки с кисточками… А можно ее выпустить?
Мороз ответил, что лучше не надо, пусть белка привыкнет к новой обстановке, а уж потом, когда разойдутся гости, Рита сама выпустит, без посторонних, — при этом он почему-то сурово посмотрел на Вальку, будто именно из-за Вальки нельзя открывать клетку.
Рита осторожно взяла клетку за дужку наверху, благодарно кивнула Морозу и понесла белку на подоконник.