- Да?
Гармаш взгрустнул, он всегда грустил, когда говорил об океане.
- Да. Доберемся мы до этого камня, и тогда заживем по-человечески.
- Гармаш, а откуда ты знаешь, что в Темных землях камень желаний? - Железяка уже его спрашивал, но толкового ответа не получил пока.
Гармашу не хотелось признаваться, что надежда может быть весьма призрачна, но лукавить он не стал.
- Один дед говорил другому деду, а тот третьему. В общем, там точно что-то есть, и не говори, что не веришь.
- Ты думаешь, что это камень?
- Да, я уверен, что камень. Но, знаешь, если даже не камень, то что-то явно очень ценное.
- Ты думаешь? - Железяка скорее был склонен расценивать закрытость Темных земель, как могилу, а не как сокровищницу. - А что ты точно знаешь про Темные земли?
- Знаю, что было время, когда один хранитель Темных земель сказал другому хранителю, что достойные путешественники должны приходить туда обязательно, и хранители заколдовали дороги. И все дороги стали вести туда.
- И поэтому так опасно стало ходить по дорогам?
- Думаю, что да, - Гармаш пожал плечами, и разговор утих сам собой.
Дорога слушала и убаюкивала своих путешественников. Она хотела, чтобы эти люди подольше не доходили до Темных земель, но с другой стороны, она надеялась, что они именно те, кого ждали Мастера, и тогда дороги вновь станут свободными.
Эта дорога позвала ту дорогу, по которой шла театральная труппа.
- Ты Мастеру о них сказала? - спросила она.
- Пока нет, что они могут? Пусть идут своим путем, - воспротивилась дорога. - Они же назад пойдут, вот тогда может я и скажу Мастеру.
- Послушай, мы же обязаны ему все говорить, - начался вечный спор.
- Это ты обязана, а я не обязана, - возмутилась дорога. К спору подключились еще несколько дорог, даже тропинки влились в дискуссию.
- Тогда слушай меня, - спустя какое-то время велела главная дорога. - Ты веди своих театралов, но не думай увиливать от Мастера. Лучше подумай о другом. Мы приводим в Темные земли идущих, и Мастер о них знает. И всем им не суждено было вернуться. Дороги, вы не думали, что может быть дело не в идущих, а в Мастере, который не хочет отдавать свои сокровища? А? А, кроме того, я думаю, что в Темные земли идут искатели приключений, правдолюбцы, авантюристы, богословы, варвары, разбойники. Туда все идут за своими сокровищами. Не пора ли послать туда кого-то о ком не знает Мастер, и кто не захочет брать сокровище? Может быть, тогда нам удастся стать свободными.
После этой речи послышался глубокий всеобщий вздох раздумий. Дороги стали думать и наблюдать.
- Вот весенний лист моих дорог, - Хэсс мучался, сочиняя стихи.
- Какой на фиг лист? Каких дорог? И почему "вот"? - перебил его повар Грим.
Хэсс пытался выразить с чего вдруг к нему в голову пришли эти слова:
- Ну, и что я буду читать? Мне же надо писать.
Грим долго и тяжело его оглядывал. Молодой парень, не больше двадцати лет. Среднего роста, ничего особо выдающегося. Женщины взгляды бросают, но на шее не виснут. Единственное, что глаза почти черные. Хэсс присоединился к ним неожиданно, привела его донна Илиста. Она же сообщила, что он начинающий лирик, и будет писать стихи.
- Хэсс, сколько тебе повторять, что стихи - это состояние души, а твоя душа судя по первым строчкам не привлекает. В стихах же должно что-то быть пронзительное, такое трогательное.
Хэсс устало потянулся и возразил:
- Но послушай, Грим, ты же поешь свои рецепты и они так прекрасно звучат.
Грим развесился. Он заподозрил с первого дня, а сейчас утвердился во мнении, что Хэсс никогда в жизни не учился рифмоплетству.
- Хэсс, это мои стихи - рецепты. Я в них душу вкладываю. Какое у тебя впечатление, когда ты их слышишь?
Хэсс повертел головой, вспоминая, раздумывая:
- Такое, что я сам их готовлю, или что их сейчас принесут, а я буду есть.
- Отлично, именно это я и вкладываю в свои стихи.
Хэсс расстроился невероятно такому ответу повара:
- Значит, я так не смогу.
Повозка ехала, гремела, а Грим думал, что сделать для этого парня:
- Послушай, Хэсс, не пытайся отказаться от шанса заранее, даже не попробовав. Стихи это самовыражение. Скажи, ты чем до этого занимался?
Хэсс напрягся, что почувствовал Грим и предпочел отступить от столь неприятной для юноши темы.
- Ладно, не говори. Только и коту понятно, что стихи ты пишешь первый раз в своей жизни. Ты подумай, до этого ты успешно жил в своем деле?
Хэсс представил темную ночь, осторожные шаги, и кивнул повару Гриму.
- Да, я был весьма успешным, - с кривой улыбкой подтвердил он.
- Так вот, ты так самовыражался до максимума. В любом творчестве, а особенно в стихах, надо открываться до максимума. Понял?
Не в силах осмыслить слова собеседника, Хэсс не стал продолжать разговор. Он слез с повозки повара, и уселся на свою лошадку. За три дня путешествия Хэсс привязался к Ле. Он погладил лошадку, и послал ее вперед, догонять повозку донны Илисты. Он проехал мимо повозки критика и газетчика, мимо повозки акробатов, занятых подгонкой своих блестящих костюмов. Он чуть задержался у повозки драматурга Одольфо, обсудил погоду, инфантильность некоторых актеров и надежды на победу на фестивале.
Пока Хэсс общался с драматургом, он передумал подъезжать к донне Илисте. Направил свою лошадку Ле к обочине дороги, слез с нее и бездумно пошел по направлению к журчащему ручью. Хэсс уселся у воды и стал думать о том, что сказал ему повар Грим. Хэсса охватывала надежда, а потом отчаяние. Так ничего и не решив, не придя к однозначному мнению, он вернулся к дороге и стал догонять караван. Скоро пора было устраиваться на ночлег.
Единственное, что понял Хэсс за время своего сидения у воды, что он одинок. За последние восемь лет жизни Хэсс забыл это чувство. У него был учитель, которому он доверял, как себе. Теперь Хэсс абсолютно, или как выразился Грим, максимально одинок.
- Не быть мне поэтом, - горько решил Хэсс, но отступать было некуда. Ему нужно было укрытие, и сменить его сейчас не представлялось возможным. Вполне возможно, что его ищут по всей стране. - Придется учиться писать стихи, - постановил Хэсс для себя. - И ничего, что опозорюсь, своя шкура дороже.
На маневр Хэсса обратил внимание Недай снова подъехавший к повару. Грим ответил Недаю, что поэты все такие - требуется одиночество для творчества. Недай пожал плечами, он считал себя абсолютным прагматиком, и не вникал в творческие закидоны.
Караван остановился как-то неорганизованно, даже можно сказать внезапно.
- Нападение? - Недай подскочил на месте.
- Не похоже, - Грим флегматично пожал плечами. - Скорее всего очередной скандал в благородном семействе.
- Илиста? Дядя? - Недай помчался вперед, а крики усиливались и стали слышны даже в конце колоны.
Донна Илиста в гневе была прекрасна. Развевающиеся волосы, румянец, блестящие глаза, сила удара. Все это на себе испытывал многострадальный драматург Одольфо.
Глазам Недая предстала необыкновенная картинка. Повозка донны Илисты перегородила дорогу, Она спрыгнула со своей повозки и бегала босиком за Одольфо, который пытался увертываться от ударов Илисты.
- Ты скотина безмозглая! Да как у тебя язык повернулся такое написать! Да я тебя сейчас! Инрих помоги мне его убить! Да ты! Ты где такое взял?
Прячась под повозку, Одольфо заявил, что услышал.
Со столь красочными эпитетами драматурга донна Илиста попыталась оторвать ему уши.
- Я тебе уши то пообрываю, чтобы подобного никогда не слышать!
- Дорогая, что случилось? - мягко вмешался в процесс уничтожения драматурга Инрих.
- Ты это читал? - женщина отвлеклась от отрывания ушей, и встала в позу: руки в боки.
- Что читал? - Инрих продолжать сбивать накал страстей.