Направляясь в душ, я замечаю свой костюм, который Хоуп повесила на ручку двери, налепила желтый стикер и написала изящным почерком: «Идеально подойдет для торжества, но нужно отдать в химчистку. С любовью, X.» В эту субботу ее родители устраивают в нашу честь прием у себя дома, чтобы официально объявить о помолвке. Несмотря на то, что явно не одобряют выбор дочери, хотя, кажется, Вивиан, матери Хоуп, я начинаю нравиться: моя эмоциональность, свойственная выросшему в пригороде человеку среднего класса, кажется ей до смешного оригинальной. Я разглядываю записку Хоуп и выбранный ею унылый темный костюм; этикетку «Мо Гинсбург»[1] она явно не заметила, иначе ни за что бы его не взяла. Сегодня понедельник. «Черт», — ни с того ни с сего говорю я.
Моя ванная оформлена в спокойных серых тонах: плитка, обои, раковина, ванна и туалет выдержаны в одной цветовой гамме, с которой приятно контрастируют белые полотенца на блестящей металлической вешалке. Словно компромисс между сном и явью — приглушенная, функциональная, не раздражающая глаз.
Писая, я замечаю нечто странное. Моя моча, по утрам обычно ярко-желтая, как Большая Птица из «Улицы Сезам», сейчас бесцветная; вдобавок к струе примешиваются случайные капли цвета кока-колы. Приглядевшись, я замечаю, что краски разделились и в унитазе плавает маленький кроваво-красный сгусток. В животе у меня холодеет, поджилки дрожат. Тревожно насупившись, я изучаю свое отражение в зеркале.
— Похоже, дело плохо, — говорю я.
Зайдя в душ, думаю, что же это такое и не избавит ли оно меня каким-то образом от вечеринки по случаю помолвки.
Глава 2
У отца эрекция. Я не видел его лет шесть или семь, и вот он заявляется ко мне с самого утра с торчащим членом, который оттопыривает брюки, точно шест для палатки.
— Здравствуй, сын, — приветствует он меня, словно Па Кент Кларка.[2]
Нью-йоркские папаши, как правило, обращаются к своим отпрыскам по имени. Слово «сын» явно требует залитых солнцем полей кукурузы на заднем плане. А еще отцы всего мира обычно все же не демонстрируют потомству собственную эрекцию.
— Норм?
— Он самый, — подтверждает отец, как будто его приятно удивило, что я его узнал. — Как дела, Зак?
— В порядке. А у тебя?
Норм медленно кивает.
— Все путем. Дела летят на всех парусах.
«А точно не на мели?» — думаю я, но вслух произношу:
— У тебя стоит.
— Ага, — Норм опускает глаза и застенчиво кивает. — Я только что принял виагру, еще не прошло.
— Понятно, — отвечаю я так, словно это все объясняет. — Я тоже к родне без шуток не хожу.
Отец хитро ухмыляется.
— У меня неожиданно изменились планы, — поясняет он.
— Похоже, ты никому об этом не сообщил.
Норм добродушно улыбается, и его идеальные белые зубы ослепительно блестят, как в рекламе зубной пасты. «Зубы и ботинки, — любил повторять он. — Зубы и ботинки. Если придешь на встречу с плохими зубами или в нечищеной обуви, считай, проиграл: еще ни слова не сказал, а уже произвел плохое впечатление». Щеки Норма покрывает двухдневная щетина, которая явно белее кольца нечесаных волос вокруг его блестящей лысеющей макушки. Он отрастил эти несколько оставшихся прядей до смешного длинными и теперь смахивает на Джека Николсона, который играет Бена Франклина — если задуматься, не самая плохая роль. Несмотря на внушительное пузо, Норм кажется худее и ниже ростом, чем я его помню. Впрочем, у меня нет его фотографий.
— Я слышал, ты собрался жениться, — замечает он. — Говорят, она красавица.
Не знаю, от кого он мог об этом услышать, но переспрашивать не хочу: нечего его радовать.
— Это правда, — подтверждаю я.
— Послушай, — продолжает Норм, — можно мне войти?
— Зачем? — удивляюсь я.
Улыбка сползает с его лица.
— Я хотел бы с тобой поговорить.
— Я опаздываю на работу.
— Ты получил мои сообщения?
— Конечно.
С тех пор как рухнули башни-близнецы, Норм время от времени звонит и оставляет длинные бессвязные сообщения о том, что трагедия заставила его задуматься о главном и нам нужно встретиться и поговорить. Счесть гибель трех с лишним тысяч людей благоприятной возможностью — вполне в его духе. Я давно привык сбрасывать его звонки.
— Я прекрасно понимаю, почему ты не перезваниваешь, но я пришел, чтобы во всем разобраться. Я знаю, что не раз подводил вас. Конечно, я был паршивым отцом. Но я хотел лично сказать тебе, что больше не пью. Вот уже девяносто дней…
— Так ты теперь алкоголик? — скептически уточняю я.
2
Джонатан «Па» Кент — приемный отец Супермена. Кларк Кент — имя, которое дали Супермену приемные родители.