— К женщинам надо иначе подходить, чем к мужчинам, папа. Они не признают дружеского разногласия во взглядах и не всегда пользуются честными средствами.
И Хенри Кларендон, посмеиваясь в бороду, ответил с напускной серьезностью:
— Ты открыл важную истину. Придерживайся ее.
Франсес Кларендон происходила из музыкальной семьи, образовавшей часть восторженных электронов вокруг прерафаэлитского[10] ядра. Родные ее были евангелистами, обожали Рескина[11] и весьма серьезно относились к культуре. На Франсес особенное влияние оказала Кристина Россетти[12], с которой она однажды встретилась, будучи еще ребенком, и Холман Хэнт[13], которого она часто видала. Она питала глубокую антипатию к Уистлеру[14] и ко всему, что называла «галльским», а в Италии признавала лишь Ассизи[15] и избранные произведения искусств, получившие положительную оценку в журналах «Современные художники» и «Утра во Флоренции». Это смешивалось с боготворением германской романтической музыки, с культом Вордсворта[16] и трогательной верой в социальные теории Уильяма Морриса[17]. Все же Тони никогда не мог точно понять, каким образом и почему все эти святые оказались включенными в кроткую христианскую иерархию, под председательством бога, неотличимого от Иисуса Христа и уготовлявшего кристально-чистую эпоху счастья и справедливости, которая должна была вот-вот наступить. Для того чтобы попасть в этот земной рай, надо было лишь верить и взять себе за образец сира Галахэда[18]. И необходимо было ходить в церковь.
Прошло немало времени, проведенного в долгих беседах с самим собой у кустов лаванды или под старыми деревьями на террасе, прежде чем Тони удалось разобраться во всех этих вопросах. Первое, что он с некоторым удивлением обнаружил, это что хождение в церковь и все с ним связанное оставляет его совершенно безучастным или даже отталкивает его. Он с удовольствием посещал церковь в будние дни и слушал объяснения приходского пастора — энтузиаста церковной архитектуры — о нормандских и готических окнах, о трилистниках и пятилистниках, веерообразных и цилиндрических сводах, о церковных аркадах и галереях и о всех причудливых выдумках средневекового символизма. Но когда в остальном приятный пастор надевал стихарь и мрачно, нараспев, начинал проповедовать у алтаря, Тони испарялся. Его просто не интересовал Иисус и все совершаемое его именем — вернее, его не интересовал Иисус матери, или Анни, или пастора. Прочтя в школе первую греческую трагедию и набравшись теорий на этот счет, он очень огорчил мать таким замечанием:
— Самая сущность Иисуса пропадает, если делать из него бога. Истинная трагедия заключается в том, что он был героем цивилизации и был умерщвлен теми, кому пытался помочь.
Для утешения матери Тони пришлось пообещать ей, что в этом году он обязательно пойдет на конфирмацию, хотя он уже много раз это откладывал. А чтобы утешить себя за эту неприятную уступку, он начал писать трагедию о Христе, под оригинальным названием «Ecce Homo», но, разумеется, дальше первого акта дело так и не пошло.
В отношении книг он должен был признать, что предпочитает Диккенса и Броунинга[19] Кристине Россетти и Рескину, хотя ему, пожалуй, нравился Рескин, когда тот либо проповедовал, либо плел яркие пустозвонные фразы. Он не выносил вымученных стишков Кристины: «Вьется ль дорога на всем пути в гору?» — которыми его мать так восхищалась. Ни единого развлечения на всем пути! Он любил тихо сидеть и слушать игру матери, в особенности когда та играла Баха, но это бывало редко. Более поздние немцы, за исключением Бетховена, его несколько раздражали своей приторностью и аффектацией. Он с большой неохотой ежедневно упражнялся на немой клавиатуре — миссис Кларендон не выносила диссонансов при робком нащупывании начинающего — и в результате так и не научился играть на рояле. И хотя некоторые стихи, музыкальные произведения и картины приводили его в восторг, но его безумно раздражало, что он должен относиться к ним с «елейной святостью», как он выражался. Ему претило, что перед Шуманом и Джотто[20] должно испытывать чувство какого-то ханжеского преклонения. В особенности он не любил двух копий Холмана Хэнта, висевших в его спальне. На одной был изображен белый козел с опущенной головой среди бесконечных песков, с багровыми горами и алым небом в отдалении. Другая изображала женщину с ребенком на осле, в сопровождении мужчины и множества младенцев, пускавших в воздух пузыри, причем на каждом пузыре была изображена какая-нибудь сцена Священного Писания, воспроизведенная с пошлыми подробностями.
10
Прерафаэлиты — группа английских художников и поэтов, образовавшаяся в начале 50-х гг. XIX в. с целью борьбы против условности в английском искусстве, против академизма и слепого подражания классическим образцам (Данте-Габриель Россети, Холман Хэнт и др.).
11
Рескин (1819–1900) — английский писатель и теоретик искусства, близкий к прерафаэлитам, противник индустриализма и поборник эстетизма.
12
Россетти Кристина (1830–1891) — английская писательница, автор стихотворений и рассказов, частью иллюстрированных ее братом Данте-Габриелем Россетти.
13
Хэнт Холман (1827–1910) — английский художник, один из основателей школы прерафаэлитов.
15
Ассизи — в средней Италии, родина Франциска Ассизского (основателя ордена францисканцев), с построенной в XIII в. готической церковью его имени, украшенной фресками Чимабуэ и Джотто.
17
Моррис Уильям (1834–1896) — английский поэт, художник и общественный деятель, пропагандировавший внедрение эстетики в практическую жизнь.
18
Галахэд — сын Ланселота, одного из рыцарей Круглого стола короля Артура, воспетого в норманнских сказаниях.
20
Джотто (1266–1337) — знаменитый итальянский художник, родоначальник итальянской живописи, друг Данте.