— Хм! Что же вы намерены делать в связи с этим? — сказал задумчиво Уотертон.
— Бросить все. Я не намереваюсь разыгрывать Дон Кихота и разбиваться вдребезги, сражаясь с… бумагопрядильными фабриками. «Деловая жизнь» — это предприятие на полном ходу, это общепризнанный метод современности, а я думаю, что это неправильный метод и что он пожирает мою жизнь. Поймите меня. Я верю в труд; я верю в коммерческую деятельность, но в честную. И не верю в ту колоссальную паразитическую организацию, которая называет себя «деловой жизнью». Я не могу изменить ее, но, во всяком случае, мне не нужно активно поддерживать ее. И не нужно выкачивать из нее деньги.
— Но нельзя стоять в стороне. Если вы отдадите все свои деньги, то должны будете или умереть с голоду, или работать на кого-нибудь другого, и вам будет тогда гораздо хуже, чем теперь. Если вы будете жить на проценты с капитала, то прямо или косвенно будете жить при помощи того, что вы называете «предприятием на полном ходу».
— Вы полагаете, я не думал об этом, — воскликнул Тони нетерпеливо. — Все это я обсуждал в своей совести. Но бросить все — это чисто негативная сторона! Положительная в том, что я перестану принимать жизнь как времяпрепровождение и отдавать ей все свое время. Мне не нужны деньги, мне нужна жизнь! Есть миллионы вещей, которые я хочу видеть и делать, которыми я хочу наслаждаться. В некотором смысле я намерен практически заняться искусством жизни, взять лучшее из того ничтожного времени, какое мне еще остается провести на этой распрекрасной земле. Я хочу вступить в права моего наследства.
— Это звучит громко, — сказал задумчиво Уотертон, — если у вас для этого есть деньги. Но не надоест ли это вам через некоторое время?
— Надоест! — воскликнул Тони, вспыхивая. — Единственное, что мне надоедает, это переливание из пустого в порожнее в какой-нибудь конторе для того, чтобы делать деньги, которые мне не нужны, или необходимость вмешиваться в мелкую зачумленную жизнь людей, которые верят в деньги. Мне не надоест!
— Кажется, придется сказать, что вы правы, если вас так сильно задевает это, — согласился Уотертон. — Но как же ваша жена? Она одобряет это?
— Ах, вот в том-то и дело! — сказал Тони уныло. — Я ей еще ничего не говорил.
— Мне кажется, пожалуй, вам следовало бы обсудить это с ней, — посоветовал Уотертон мягко.
— Пожалуй, следовало бы. Тот факт, что я этого до сих пор не сделал, по-видимому, доказывает, что я не могу это сделать. Морально, в идее, мое решение принято. Меня беспокоит только вопрос — имею ли я право пойти к Маргарет и объявить ей как о совершившемся факте о том, что может очень отразиться на ее жизни.
— Это трудный вопрос, — сказал Уотертон задумчиво. — Я не думаю, чтобы кто-нибудь посторонний мог помочь вам своим советом. Если держаться правила «руби с плеча», то, по-моему, мне следует побуждать вас, чтобы вы сказали ей сразу же. Но, очевидно, у вас есть какие-то свои причины не делать этого. Вы думаете, она будет возражать?
— Совершенно уверен, что будет. И с ее точки зрения — с полным основанием. Она хочет вести определенный образ жизни, который я стал ненавидеть, а это в известной степени зависит от того, что я должен продолжать делать все больше и больше денег, как хороший деловой пай-мальчик. Слепо согласившись на такую сделку на целый ряд лет, могу ли я внезапно отказаться от нее?
— Никто не может решить, кроме вас, — отвечал Уотертон. — Как холостяк, я должен заметить, что большинство браков вырождается в своего рода собачью драку за верховодство, кому быть сверху. Женщины скажут вам, что вся беда в муже, мужчины — что в женщине. Я не знаю. Я только зритель. За исключением очень редких случаев полного понимания я всегда посоветовал бы терпимость и взаимные уступки. С другой стороны, нельзя быть слабохарактерным.
Они помолчали немного. Тони размышлял о только что сказанном, а Уотертон смотрел на него. Хотя Тони и сознавал, что слова Уотертона, по-видимому, достаточно справедливы в качестве общего правила, но они не могли ему помочь в данном частном случае.