Тони слушал все это с нарастающим чувством возмущения их наглостью. Когда Голос кончил, Тони ответил громко:
— Разумеется, нет!
И повесил трубку. После чего вышел из дому и гулял до завтрака. На пороге маленькой столовой его встретила горничная в состоянии некоторого волнения.
— Простите, сэр, звонила хозяйка и спрашивала, как вы поживаете, и просила вам кланяться, и что все идет великолепно, и она надеется, что вы приедете сейчас же и ничего не пропустите.
— Благодарю вас, — сказал Тони.
— И какой-то джентльмен звонил из конторы, и ему очень нужно было говорить с вами. Я сказала ему, что вы вышли, он спросил, не отправились ли вы в Лондон, и я сказала, что не знаю.
— Совершенно верно. Если он позвонит опять, когда меня не будет, скажите ему, что я приехал сюда надолго. А теперь подавайте завтрак.
Как Тони ни сопротивлялся, ощущение какого-то беспокойства все-таки проникло в его одиночество. Он не знал, что именно происходило (газеты, как раз когда они были нужны, не получались), и видел, что он действительно не может оставаться нейтральным в конфликте, когда одна половина Англии поднялась простив другой. Можно ли продолжать разыгрывать роль Аттика[158], если все это становилось настоящей борьбой, а не мелодрамой, поставленной с целью запугать людей и принудить их поддержать ту или другую сторону? Ему мерещились люди в хаки, стреляющие в людей, носивших ту же форму десять лет тому назад на Сомме. Болтовня «о старых товарищах», конечно, бессмысленна, но мысль о стрельбе друг в друга была определенно отвратительна. Как вообще всякая стрельба в кого бы то ни было. Тони с трудом докончил завтрак.
Он почти сразу же встал из-за стола и позвонил Маргарет, но узнал только, что ее нет дома. Он ушел в свою комнату и взял французское описание Сицилии, изданное приблизительно в 1840 году и иллюстрированное прекрасными современными английскими гравюрами на стали. Сравнивая одну или две из них с фотографиями того же самого здания, он увидел, как художник-гравер стремился к «поэтизации» путем преувеличений и умолчаний. Таким же образом в наши дни большинство художников занимается «депоэтизацией», в виде реакции против буржуазной красивости и неискренности. Но неужели правдиво только безобразие? Он наудачу взял том репродукций Руо и пытался найти какое-либо оправдание этим гротескно-претенциозным обнаженным фигурам… И все время его беспокойство усиливалось. Положив книги на место, он поднялся и уставился в окно, задавая себе вопрос, не хочется ли ему, в конце концов, в Лондон, где волей-неволей он будет вынужден присоединиться к какой-нибудь стороне? О, будь они прокляты! Что мне за дело, что они — мое племя? Что я, сторож моим родственникам в пятисотой степени отдаленности?
Раздался звонок, и Тони пошел к телефону, приготовившись к новой перепалке с каким-нибудь елейным членом фирмы. Но на этот раз это был голос Джульена.
— Хелло, это вы, Тони? Ну, здесь происходят такие штучки, — вы не хотите приехать, чтобы принять участие в драке?
— В какой драке? — спросил Тони сердито.
— Разве Маргарет вам не рассказывала? Ведь мы решили выпустить номер, как и некоторые другие газеты, хотя слышали, что правительство собирается сцапать наши рулоны для какой-то своей собственной глупой газеты. Как бы там ни было, мы пустили этой ночью одну из машин, напечатали листовку и разослали ее на частных машинах.
— Ну и что из этого? Я не получил ни единого экземпляра.
— Получите. Я собираю для вас целый комплект. Но, Тони, мне бы хотелось, чтобы вы поспешили. Я получил для вас разрешение быть здесь.
— Не понимаю, зачем мне это?
— Ну, ну, не злитесь! Вчера вечером была стычка, и, вероятно, сегодня вечером будет другая.
— Что?
— Да, стычка! Несколько ловких молодцов — не наши собственные рабочие, конечно, — напали на один из автомобилей, и произошла битва в современной Альсатии[159].
— Вы в ней участвовали?
— Конечно! Теперь мы организуемся на военную ногу — повзводно. Оказывается, большинство наших — бывшие офицеры. Очень хорошие ребята!
— Вас не ранили вчера?
— О нет, чуть подбили глаз, вот и все!
Наступила пауза, во время которой Тони прислушивался к слабому гудению проводов… На военную ногу, «взводы». В своем неведении происходящего он представил себе уличные бои… А он себе всегда клялся, что в случае новой войны он убережет от нее Джульена или, во всяком случае, присмотрит за ним. Он ведь такой — вроде непоседливого ребенка, которого обязательно стукнут по голове. Мой долг по отношению к младшему поколению в том, чтобы служить мишенью для их насмешек во время мира и заменять их во время войны.
158
Аттик (I в. до н. э.) — римский писатель, прославившийся тем, что умел дружить с представителями самых противоположных политических партий.