— Я не знала, что в Англии вы тоже разводите эту герргехеймратскую[240] галиматью, — сказала Ката, вставая с постели и приоткрывая ставень. Ее тело внезапно стало бело-золотой статуей в луче солнца.
— Какие загорелые у тебя лицо, и руки, и лодыжки, Ката!
— Да, — сказала Ката, грациозно поворачиваясь перед зеркалом. — Я похожа на игрушечных свинок, белых с черными пятнами, не правда ли?
— О, что за богохульство! Почему у тебя такое гладкое и белое тело?
— Я вылупилась из яйца среди гиацинтов. Ты мне сказал это, иначе я бы не знала. Я хочу пить.
— Пойдем и съедим cassata alia siciliana в кафе, а потом потихоньку пойдем к нашему бассейну.
— О да, это будет чудесно. Кто выдумал cassata, Тони? Это, наверное, был удивительный человек.
— Это был сицилийский поэт при дворе Фридриха Второго, — ответил Тони, тут же на месте сочиняя. — Его мать была сарацинская эмирша, а отец — норманнский рыцарь. И он влюбился в девушку Византии, которая объедалась мороженым, как некоторые другие дамы. И однажды она сказала ему: «Ты всегда поешь о моих глазах, и волосах, и руках, — почему ты хоть раз не сделаешь чего-нибудь практического? Я не допущу тебя к моей постели, пока ты не изобретешь мороженого, такого же замечательного, как я сама, если верить твоим словам». Поэтому он ушел и выдумал cassata alia siciliana.
— Ты думаешь, что девушка сверху была твердая, а дальше сплошной крем? — спросила Ката задумчиво. — О Тони, ты заставляешь меня говорить глупости. И не сообщите ли вы его лордству, что пора вставать. Я почти одета.
После прохладной темной комнаты солнечный свет во дворе, отражавшийся от белых стен и пыльной дороги, казался ослепительным. И зной — прямая и лучистая теплота — был свиреп. Ката надела темные очки и раскрыла зонтик, чтобы защитить и себя и Тони. Но все равно дорога до кафе показалась им длинной и очень жаркой.
— Знаешь, Ката, — сказал Тони, когда они заказали мороженое, — становится действительно слишком жарко, моя дорогая. Мы не сможем здесь оставаться долго.
— О, не говори этого, Тони. Я так счастлива на Эе и хотела бы всегда жить здесь.
— Мы не сможем всегда жить на маленьком острове. Мы заболели бы черной меланхолией и стали бы писать романы. Но я постараюсь завтра отыскать виллу, если ты действительно хочешь остаться здесь.
— О нет, я люблю наши маленькие комнатки и Филомену. Но, вероятно, нам действительно пора уезжать. Однако мы все-таки вернемся сюда, правда, Тони?
— Да, мы вернемся сюда. Я уже все обдумал, Ката. Но сначала скажи, куда бы ты хотела ехать.
— Куда угодно, только бы с тобой, но Австрия исключается, хотя я могла бы быть счастлива с тобой и там. Куда угодно, только не в Австрию.
— Разве нет такого места, куда бы ты хотела ехать?
— Есть, есть, это место — куда хочешь ехать ты.
— По нескольким причинам нам нельзя всегда жить на Эе, — сказал Тони, улыбаясь ей. — Одну я только что привел. Затем, летом здесь слишком жарко и слишком холодно зимой, как говорила мне Филомена. Малярии нет, но никак нельзя сказать, не собирается ли какой-нибудь сицилиец импортировать сюда анофелеса в своей бороде, и затем, здесь водится какой-то летний микроб, который творит прямо-таки ужасы у вас в животике. Влюбленные не должны страдать несварением желудка, на этом и держится статистика их долголетия. Наконец, при существующем режиме не так-то легко снять дом — налоги, налоги везде, и чиновники лезут к вам, как сумасшедшие. Кроме того, плохо жить во владениях фашистского режима слишком долго.
— Ты описываешь наш остров довольно мрачно.
— Это для того, чтобы никто сюда не ездил. Я предлагаю следующее: мы уговоримся с Филомелой, чтобы она всегда сохраняла для нас эти две комнаты на апрель и май; март тоже, если хочешь, но март здесь почти всегда сырой. Мы будем всегда приезжать сюда на один из наших ежегодных медовых месяцев. Я слишком хлопочу, Ката?
— Нет, мне грустно, что нельзя таскать за собой Эю сообразно времени года. Но это ничего. Куда мы поедем теперь?
— Что ты думаешь о Париже?
— Париж! — воскликнула Ката. — Это было бы довольно мило. Я не была в Париже с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет. Но там не станут грубо обращаться с бошем, даже если это австрийский бош, как я?
— Ничуть. По правде говоря, там теперь что-то вроде культа немцев, но вести дела с чиновниками буду я. У меня есть друзья во Франции. Я думаю о Париже по многим причинам. Мне кажется, что в Европе есть только четыре либеральных и устойчивых страны: Швейцария, Голландия, Англия и Франция. Бельгия для меня то же, что и Голландия, а скандинавские страны слишком далеко на севере и, значит, годятся только для летней поездки. Ну, нам необходимо какое-нибудь постоянное местечко для всей той ценной интимной ерунды, которая у нас накопится и которой мы не захотим бросать. Нам необходимо место, где бы мы могли проводить лето и зиму. Наверное, мы сможем найти для себя маленький домик где-нибудь на юго-западе Франции. Домик снимем подешевле, чтобы время от времени мы могли заколачивать его на несколько месяцев и остаток года путешествовать где-нибудь или приезжать на Эю. Что ты думаешь об этом?