Он закрыл глаза и постарался вспомнить те места, которые ему хотелось показать Маргарет, — величественный парадный въезд и нарядный центральный дворец эпохи Людовика XIII, вид с террасы на газоны к далекому, меланхолическому горизонту, фонтан с фигурами детей — создание Донателло[50] — и аллею к фонтану, изображающему Нептуна с двумя рядами чудесных бронзовых играющих детей, фонтан с гроздьями винограда, колонны из красного с прожилками мрамора Большого Трианона[51] и синюю с золотом решетку «Trianon sous Bois», павильон Помпадур[52]… И больше всего аллеи деревьев. Тут из деревьев сотворена прекрасная поэма, симметричная, как трагедия Расина, подобно тому как англичане создали беспредметную лирику из своих цветников. С какой насмешкой отнеслись бы Стивен и Робин к его сентиментальным восторгам, вызванным старым жилищем гнилых деспотов! Но зачем отрицать переживания, в особенности переживания чувств? И что за глупая поза утверждать, будто все и так известно! Отрицать впечатление, производимое Версалем, лишь потому, что все там побывали, все равно что отказываться переживать страсти Лира и Гамлета, потому что о них все читали.
Версаль и Париж — символы двух враждебных человеческих верований: мистическая вера в человека-бога, в фараона, в котором сосредоточены и осуществлены все жизни, и мистическая вера в народ-богоносец, который безгрешен, чей глас — божий глас и чьими устами глаголет мудрость. Всю историю человечества можно рассматривать как столкновение этих двух начал — неразрешимая загадка-головоломка, непримиримые противоречия. И одно не может ничего сделать без другого — полная победа одного ведет к прозябанию и бесплодию. Что значит народ без героев, его вдохновляющих; что значат герои без народа, для которого нужно трудиться? Геркулес столь же бессмыслен, как и прерафаэлитский странствующий рыцарь, если он совершает свои подвиги не для народа. Религия народа, разрушившего Римскую империю, должна была воплотиться в историю жизни и страданий бога-человека, а затем, чтобы продолжать свое существование, была вынуждена создать иерархию с сенатом из духовных князей и увенчанного тройной короной слугу божьих слуг. Когда богочеловек — Александр, тогда сам народ становится героическим; когда он — Траян[53], народ разделяет с ним его спокойное царствование, и потомство называет это золотым веком. Но что происходит, если он Гелиогабал или Людовик XV? Даже страстная французская революция вынуждена была вещать устами Дантона и Робеспьера, а когда народ действует через Каррье[54] и Фукье-Тенвиля[55]… устами Бонапарта. Спустя сто двадцать пять лет мы все еще стремимся выполнить заветы 1789 года. Но страсть выдохлась и свелась к пикированию на парламентских выборах, а декларация прав человека выродилась в муниципализацию трамвая, в государственное страхование и тридцатишиллинговый минимум недельного заработка. Затхлость, затхлость, ограниченность, застой, бездарность. Они хотят обновить мир, а вместо этого грызутся из-за денег и приходского колодца. Разрешите мне представить друг другу два столетия: Дантон! Мистер Сидней Уэбб[56]!
Случилось так, что Маргарет не захотела поехать в Версаль, а потому отпали опасения Тони и его планы показать ей все самое лучшее. Они поехали на речном пароходе в Сен-Клу и гуляли в окрестных лесах.
Было бы ошибочным сказать, что Антони не мечтал об этих часах, которые он проведет наедине с Маргарет; но, конечно, он был далек от того восторга, с которым подъезжал к Парижу. Впервые в жизни он испытывал смущение, даже робость, в своих отношениях к другому человеку. Он даже не был уверен в своих чувствах к Маргарет, хотя и сознавал, что ее образ то слабее, то ярче окрашивал каждое мгновение его пребывания в Париже. Его поражал контраст между его прежними чувствами к Эвелин и нынешним отношением к Маргарет. Первое было внезапным, непроизвольным расцветом глубоких неосознанных инстинктов и чувственных восприятий; и хотя ни он, ни Эвелин этого ничуть не подозревали, они бессознательно совершали Древнеэллинский предбрачный обряд юноши-возлюбленного, так прекрасно описанный Каллимахом[57]. Ко второму примешивались застенчивость и неуверенность.
54
Каррье (1756–1794) — член французского Конвента, один из учредителей революционного трибунала.
55
Фукье-Тенвиль (1747–1795) — деятель Великой французской революции. В эпоху террора — общественный обвинитель при революционном трибунале. При термидорианской реакции был казнен.
56
Уэбб Сидней (1859–1947) — английский политический и общественный деятель, один из основателей фабианства. В 1924 г. был министром в «рабочем» правительстве.