В демократическом течении проявлялись более радикальные тенденции, появлялись группы, предпочитавшие революцию эволюции. Многие из них смотрели на Запад как на модель, пример для подражания, полагая, что СССР необходима не конвергенция, а простой и непосредственный возврат к капитализму. Для них демократия представлялась возможной только в этих рамках, они не разделяли мысли Сахарова о переходе к демократии через реформу и эволюцию существующего в СССР общества. Отказ властей в этом случае вести диалог с реформистами, применение к ним репрессий способствовали развитию наиболее экстремистских тенденций. В 1973 г. в печати была развязана неистовая кампания именно против Сахарова. Не выдвигая более радикальных лозунгов и по-прежнему оставаясь реформистом, Сахаров также вынужден был в этот момент просить Запад о более энергичном давлении на советских руководителей. Он начал не просто поддерживать, но подсказывать действия тем американским официальным представителям, которые ставили любой, особенно экономический, договор с СССР в зависимость от предоставления евреям права на эмиграцию либо от соблюдения других политических условий.
Нараставшее отчуждение людей от официальной идеологии, постепенное истощение ресурсов экстенсивного и мобилизационного развития, распространение новых практик потребления — все это ставило на повестку дня вопросы о том, сколько еще просуществует Советский Союз и что делать с советской внутри- и внешнеполитической псевдомарксистской доктриной, можно ли ее трансформировать без революционных потрясений в какую-нибудь другую идеологию, которая позволила бы построить в СССР более открытое и более способное к дальнейшей модернизации общество.
Первыми поставили эти вопросы А. Амальрик и А. Сахаров. Амальрик в работе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (1969), используя социологическую аргументацию, доказывал, что внутренние ресурсы тоталитарного режима, несмотря на выборочные репрессии, близки к полному исчерпанию.
Сахаров в манифесте 1968 г. «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» высказал мысль о том, что для борьбы с целым рядом глобальных опасностей в ближайшем будущем жизненно необходимо сближение (или, как стали говорить в 1970-е гг., конвергенция) политических практик «коммунистических» и «капиталистических» режимов. В СССР для обеспечения возможности такого развития событий нужно в первую очередь «ограничить влияние неосталинистов на… политическую жизнь», отказаться от конфронтационной риторики по отношению к странам Запада и прекратить преследования инакомыслящих.
Пожалуй, самая значительная составляющая диссидентского движения — националистическое течение. Все диссидентские течения приобретали политическое значение только потому, что, не будучи изолированными, как могло бы показаться, они находили свое продолжение в скрытых убеждениях и в состоянии умов различных групп общества и даже самого власть имущего аппарата. Но оба течения, о которых говорилось выше, всегда оставались отражением взглядов небольших групп. По уже упомянутому подсчету, из диссидентов, составлявших приблизительно полмиллиона человек, почти все, за исключением двух-трех десятков тысяч, так или иначе входили в это третье течение.
Националистическое диссидентское течение важно не столько присутствовавшим в нем духом оппозиции коммунистическому руководству, сколько тем, что в русле этого течения националистические проблемы обсуждались открыто, в официальной среде. Прежде такого не случалось вовсе либо наблюдалось в незначительной мере даже там, где отмечалась повышенная чувствительность к трубным звукам национализма. В третьем диссидентском течении сливались воедино различные потоки традиций националистского толка — религиозный, славянофильский, культурный — либо просто антикоммунистической окраски. Но самую благодатную почву для национализма создал кризис официальной идеологии. В 1961 г. в хрущевской программе партии прозвучало обещание, что через 20 лет в СССР наступит коммунизм, будет создано общество благополучия и равенства, к которому рано или поздно придет и весь мир.
Как реакция на это обещание в 1970-е гг. появляется убеждение, что коммунизм не наступит никогда ни в СССР, ни в какой иной стране. Стороннему наблюдателю подобная декларация могла показаться наивной и вообще несущественной. Но совсем по-иному это ощущалось в стране, где десятки лет работали, сражались и страдали во имя этого будущего. Ощущалась необходимость заменить устаревшую идеологию новой, чтобы дальше идти вперед.