В начале 1937 г. информацию на Тухачевского предоставила дочь генерала царской армии Зайончковского, она же агент НКВД. Ей удалось заручиться доверием немецкого журналиста Гербинга, связанного с германской разведкой. Под большим секретом Гербинг поведал своей русской приятельнице о контактах Тухачевского с разведкой вермахта. Информация о существовании в СССР заговора поступила также от «А-256» — агента советских спецслужб в Рейхе.
Невозвращенец В. Кривицкий вспоминал, как М. Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, который вместе с Н. Ежовым проводил чистку по приказу Сталина, говорил ему накануне отъезда за границу: «Это заговор. Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала»[155].
По мнению историка В. Лескова, с планом военного переворота оппозиция носилась, по крайней мере, с 1934 г. Думали устроить его прямо в ходе работы XVII съезда партии. Но тогда дело сорвалось: сами руководители поняли, что благополучный исход сейчас будет сомнителен. Затем переворот планировали на ноябрьские праздники
1936 г., на Новый год, на 23 февраля, 8 марта и 1 мая 1937 г. Надеялись, что поможет сама атмосфера праздника и всеобщего благодушия. Но каждый раз дело срывалось и дату переворота приходилось переносить. Однако в мае
1937 г. отступать и колебаться уже не было возможности: начались аресты, в том числе взяли Путну и Примакова, видных руководителей заговора[156].
Начинать предполагалось с небольших митингов. План переворота предусматривал следующие пункты:
1. Серия вооруженных конфликтов на границах — с целью создать напряженную атмосферу в стране и столице.
2. Захват Кремля с убийством Сталина, Молотова, Ворошилова — ведущих политических фигур режима.
3. Захват здания НКВД на Лубянке, с убийством Ежова.
4. Взятие отрядами оппозиции зданий Наркомата обороны и Московского военного округа.
5. Захват городской телефонной станции и всех телеграфных отделений, чтобы помешать сторонникам Сталина вызвать помощь из соседних городов.
6. Занятие своими людьми всех городских вокзалов и жесткий контроль движения[157].
Самая трудная часть плана была связана с захватом Кремля и «ликвидацией» Сталина и его соратников. Операцию в Кремле брал на себя А. Розенгольц, человек исключительной храбрости, из числа командиров времен гражданской войны, в течение многих лет — глава советского торгпредства в Берлине, занимавшийся вопросами разведки, бывший также членом РВС СССР, полпредом СССР в Англии и заместителем наркома РКИ. Он должен был попасть к Сталину на прием под предлогом разоблачения заговора и совершить покушение на вождя, а его спутники, тщательно выбранные, с большим боевым опытом, должны были стрелять в других, кто находился бы в кабинете. Важно было вывести из игры Сталина, с остальными можно расправиться и позже.
Убийство вождей предполагалось возложить на «контрреволюционеров», под этим предлогом объявить военное положение, запретить всякого рода собрания и митинги, оттеснить сторонников Сталина от власти, сформировать новое Политбюро и Правительство — из троцкистов и «правых». Затем думали вызвать в Москву Тухачевского, объявить его на время диктатором, а позже провозгласить президентом.
Все, казалось, предусмотрели: роли распределили, назначили ответственных за проведение всех операций, приготовили машины с автобаз для быстрой переброски людей из одного района в другой, заготовили опытных агитаторов для выступлений на митингах, в колеблющихся полках и среди народа, отпечатали прокламации. Продумали разные запасные варианты. Договорились относительно пропагандистского обеспечения переворота. Крестинский позднее говорил: «Придется при такого рода выступлении скрыть истинные цели переворота, обращаться к населению, к армии, к иностранным государствам. Во-первых, было бы правильно в своих обращениях к населению не говорить о том, что наше выступление направлено к свержению существующего социалистического строя, мы будем выступать под личиной советских революционеров: свергнем плохое советское правительство и возродим хорошее советское правительство. Так мы собирались говорить, но про себя мы рассуждали иначе»[158].