Понятно, с маленькими детьми нужно говорить ласково и приветливо. Но иногда это никак не получается. Хотя в газете и было написано, что дети будут упрямыми и злыми, если на них рычат. Вот и с Черстин так получилось. Она орала пуще прежнего. Мы обе вошли к ней. Она обрадовалась, встала в кроватке, стала не переставая прыгать и кричать «ай, ай!». Она просунула между перекладинами кровати свою маленькую ручку, похлопала меня и приложила свою щечку к моей щеке.
— Какая она все-таки славненькая, — сказала я.
Тут Черстин укусила меня за щеку. Да так, что у меня два дня была царапина.
Мы уложили ее в постель и укрыли хорошенько одеялом. Но она в одну секунду начала сучить ногами и сбросила его. Она сбрасывала одеяло раз десять. И мы перестали ее укрывать, а просто сказали: «Закрывай глазки и спи, Черстин», и ушли. А Черстин снова подняла вой.
— Нет уж, хватит с нас, — сказала Анна. — Пусть себе ревет!
Мы уселись за кухонным столом и попробовали разговаривать, но никак не смогли. Черстин ревела всё громче и громче. Мы даже вспотели от ее рева. Иногда она на несколько секунд замолкала. Но, видно, только для того, чтобы набрать воздуха и реветь еще громче. И вдруг она все-таки замолчала.
— Вот хорошо! — воскликнула я. — Наконец-то она уснула.
Мы с Анной взяли фишки и сели играть в лото. Нам было очень даже весело.
— Малявки должны всё время лежать в кровати, — сказала Анна. — Тогда, по крайней мере, знаешь, где они есть.
И тут из комнаты, где лежала Черстин, послышались какие-то странные звуки. Так бормочет маленький ребенок, когда он занят чем-то интересным.
— Нет, это уже слишком! — рассердилась я. — Неужели эта девчонка еще не спит?
Мы тихонько подкрались к двери и поглядели в замочную скважину. Мы увидели кроватку Черстин. Но Черстин там не было. Кровать была пуста. Мы ворвались в комнату. Догадайтесь, где была Черстин? Она сидела в только что выбеленном и нарядном открытом очаге с баночкой сапожного крема в руках. Очаг этот был белым до того, как Черстин в него забралась. Девочка была с ног до головы измазана сапожным кремом. Только кое-где на ней белели пятна мела. Этим гуталином у нее были выпачканы волосы, рубашка, и пальцы ног были черны, как у негритенка. Крем был размазан и по всему очагу. Видно, дядя Нильс стоял возле очага и чистил ботинки перед тем, как поехать в гости, и забыл закрыть крышкой баночку с кремом.
— Ай, ай! — крикнула Черстин, увидев нас.
— А что в газете было написано, можно ли драть маленьких детей? — спросила я.
— Ничего я не помню, — ответила Анна. — У меня голова кругом идет.
Черстин встала на ноги, вылезла из очага и хотела похлопать Анну, но та со злостью заорала на нее изо всех сил:
— Стой там, где стоишь, противная малявка!
Но стоять Черстин не пожелала. Не послушав, она помчалась к Анне и похлопала ее, измазав ей все лицо гуталином. Тут я засмеялась так же весело, как Анна смеялась, когда Черстин залепила мне глаза шпинатом.
— Тетя Лиса подумает, что мы обменяли Черстин на негритенка, — сказала я, когда перестала смеяться.
Мы не знали, как нам смыть сапожный крем, и решили посоветоваться с Бриттой. Анна была уже всё равно измазана и потому осталась и держала Черстин возле очага. А я побежала к Бритте.
Когда я рассказала ей о том, что сделала Черстин, Бритта ответила:
— Барахло вы, а не няньки!
Потом она высморкалась, повернулась к стенке и сказала, что больна и понятия не имеет, чем смывают сапожный крем.
В это время пришел из хлева Улле. Он просто озверел при виде Черстин.
— Вы что, спятили? — заорал он. — Никак вы выкрасили ее в черный цвет?
Я пыталась объяснить ему, что мы не виноваты. Но Улле страшно разозлился. Он сказал, что закон должен запрещать таким, как мы, нянчить детей. Что мы уж, во всяком случае, можем искать себе другого ребенка для тренировки.
Мы все трое согрели воду в котле, вынесли его во двор на траву и вывели туда Черстин. Она оставила на полу маленькие хорошенькие черные следы. Мы запихали ее в котел и хорошенько отскоблили с нее всю грязь. Голову мы ей тоже вымыли. Немножко мыла попало ей в глаза. Тут она завизжала на всю Буллербю. Прибежали Буссе и Лассе узнать, не режем ли мы поросят.
— Нет, — ответил Улле. — Это просто две замечательные няньки упражняются. Это у них тренировка по уходу за детьми.
Весь сапожный крем нам все-таки смыть не удалось. Когда мы кончили надраивать Черстин губкой и вытерли ее, тело у нее стало какого-то странного серого цвета. И все-таки она повеселела. Черстин бегала по траве голенькая и кричала «ай, ай!», и хохотала так, что видны были все похожие на рисинки зубы. А Улле сказал: