Маленькая флотилия добралась до Куруску. Здесь от речного пути ответвлялся караванный, связывавший напрямик начало и конец огромной нильской излучины. Сменяя барки на верблюдов, путешественники выигрывали не только добрый десяток дней, но и избавлялись от опасного плавания через три порога. Однако тут вполне можно было применить русскую пословицу «Из огня да в полымя»: прямой караванный путь пересекал пекло Большой Нубийской пустыни.
Вечером барки были разгружены. С утра началась невероятная суета. Ревели поставленные на колени верблюды. На них укладывали ящики, тюки, кожаные мешки с водой. Препирались между собой погонщики: каждый уверял, что на его верблюда навьючено больше груза, чем на других.
Наконец караван двинулся; сначала попадались кустики колючей, ссохшейся акации, потом исчезли и они. Лишь редкие пучки жесткой травы виднелись в расщелинах выветрившихся скал.
Совершенно безводная часть Большой Нубийской пустыни началась на второй день пути. Даже ворон, который сначала сопровождал караван в надежде чем-либо поживиться, улетел назад. Торчащие из песка плиты песчаника казались беспорядочно разбросанными надгробиями. Отбеленные солнцем скелеты верблюдов и быков обозначали караванную тропу. А те, кто ехал на верблюдах, кто перегонял скот? Что сталось с ними?
От бедуина Ахмета, который вел караван, Ковалевский узнал, что в Нубийской пустыне погиб сам начальник кавалерии Судана, а до того — несколько посланцев правителя Египта.
Как же это случилось?
— Заблудились…
Ведь это сейчас, зимой, караван может идти днем. В летнюю пору из-за жары приходится передвигаться только по ночам, и тогда легко потерять тропу.
— А звезды?
Но оказалось, что в отличие от киргизов, которые, как убедился при своих путешествиях по Средней Азии Ковалевский, отлично ориентируются по звездам, бедуины теряются под мерцающим ночным небосводом.
Что же, однако, делается в этой пустыне летом, если даже февральское солнце так раскаляет песок, что он обжигает руку, если и сейчас язык присыхает к нёбу, а пропыленная горячая одежда вызывает зуд? И вдобавок еще качка на одногорбом африканском верблюде! Чувствуешь себя, как фокусник на заостренной палке… Тщетно попытавшись привыкнуть к верблюжьему горбу, Ковалевский вспоминал одного из спутников по Хивинскому походу, который после долгого путешествия на верблюде уверял, что если увидит это животное хотя бы на картине, то выколет ему глаза.
В прежних экспедициях Ковалевский пересекал сыпучие пески на лошади. Однако в Нубийской пустыне пришлось выбирать попеременно одно из трех: верблюд, осел, собственные ноги.
Пустыня не радовала ни малейшим признаком жизни. Хоть бы червяк, муха, пусть даже засохшая былинка… Ничего.
Лишь в знойном воздухе появлялись, дрожали, снова таяли озера, окруженные пальмовыми рощами, струились, маня прохладой, синие реки. Но проводники-арабы только отплевывались: ведь это дьявол старается смутить миражем душу бедных путников.
Караван шел без перерыва двенадцать-тринадцать часов в сутки. Люди довольствовались несколькими глотками теплой воды самого отвратительного вкуса, которой запивали пригоршню проса; просо получали и верблюды, только не одну, а две горсти.
Поднимаясь с барометром на окрестные холмы для определения высот, Ковалевский посматривал, не появится ли где полоса темного тумана, означающего приближение самума — вихря африканских пустынь, несущего облака пыли. Ковалевскому говорили, что самум испаряет воду даже сквозь стенки кожаных мешков. После этого путникам остается полагаться на милость аллаха или сразу готовиться к смерти. Их последний шанс на спасение — кровь верблюда. Если, поддерживая с ее помощью силы, они все же не успеют добрести до колодца, то в песках прибавится еще несколько трупов, высушенных солнцем наподобие мумий. Не зря жители пустынь называют самум «ядом воздуха», «огненным ветром», «дыханием смерти».
Ковалевский ощущал пустыню «во всем ужасе разрушений и смерти». Однако его деятельный ум изощрялся не столько в придумывании литературных образов, сколько в размышлениях о преобразовании пустыни. Он задавал себе вопрос: была ли здесь когда-либо жизнь и может ли она быть? Пожалуй, фараонов вполне устраивал мертвый барьер между границами Египта и областями воинственных кочевников. Едва ли предпринимались серьезные попытки освоения нубийских пустынь и в более поздние времена: единственная придорожная цистерна, вырубленная в граните для сбора влаги редких дождей, понятно, не в счет.