Вместо этого Ковалевский поспешил в Цетинье, к Негошу. Они заперлись в келье для совета. Положение создалось сложное. «Владыке памятно было его недавнее и невольное пребывание под надзором в Пскове по жалобе австрийцев, и он, конечно, не хотел подвергаться гневу русского государя», — вспоминал позднее Ковалевский. Было решено, что Негош останется в Цетинье, а его брат и Ковалевский пойдут к границе с отрядами черногорцев.
Бой на границе окончился разгромом австрийской пехоты, непривычной к войне в горах. Австрийцы вынуждены были просить мира. Венские газеты осыпали Ковалевского бранью. Но официальный Петербург на этот раз не осудил открыто поступка горного капитана: русское общественное мнение было целиком на стороне черногорцев.
Вот обо всем этом Ковалевский и умолчал в первом своем рассказе о путешествии в Черногорию.
После 1838 года Ковалевский еще не раз побывал в горной стране. На исходе 1851 года он приезжал в Цетинье, чтобы отдать последний долг сгоревшему от туберкулеза Негошу.
Поэт сам выбрал место для могилы: вершину Ловчена, высокой горы, откуда видна вся Черногория. Но в год его смерти осенние страшные ливни бушевали в горах. Потом обильные снега завалили перевал.
На следующий год Ковалевский снова приехал в Цетинье по поручению русского правительства. Черногория переживала трудные дни: турки, воспользовавшись смертью Негоша, вторглись в страну. Цетинье напоминал военный лагерь.
Зайдя в маленькую церковь, Ковалевский увидел гроб с телом Негоша. Он стоял на старом месте. Его так и не подняли в часовенку-усыпальницу на Ловчен — на этот раз из боязни, как бы турки тайно не проникли туда: они грозились отрубить голову мертвому Негошу.
Только после заключенного при посредничестве Ковалевского мира между черногорцами и турками прах поэта был на руках поднят к вершине.
Приехав в Котор, убеждаюсь, что если бы сегодня снимался фильм о русском путешественнике, то киногруппе, решившей заснять высадку Ковалевского на которский причал, пришлось бы позаботиться лишь о подходящих костюмах для исполнителей.
Здесь чтят и берегут старину. В неприкосновенности сохраняется приморская часть города, на которой высится построенный восемьсот лет назад собор святого Трипуна и зубчатые стены цитадели. Вот и городские ворота, через которые Ковалевский ушел в Цетинье, вот подъемный мост, дворцы которских патрициев, дома-крепости с замысловатыми гербами на фасадах и массивными железными решетками на окнах.
Иду в францисканский монастырь, где хранятся редчайшие старопечатные книги. Хранитель, узнав, что меня интересует все, относящееся к Ковалевскому, тотчас звонит в городскую библиотеку. Через четверть часа я держу в руках том исторических записок, изданных в Черногории. Там статья о «рударски капетане» из России.
Дорога, вырубленная в скальной тверди, ведет из Котора в Цетинье. Я не уверен, что она проложена именно там, где спотыкался конь Ковалевского. Но и сегодняшний путник без труда поймет, каково было пробираться тут в давние годы.
Автобус, едва покинув город, натужно ползет в гору. Из субтропической благодати мы сразу попадаем в царство камня. Быстро темнеет. Лучи фар выхватывают только камень, столбики и небрежно тронутые белой краской глыбы, ограждающие дорогу от бездны, в которой чуть светятся воды залива.
Когда мы поднялись наверх, появилась луна. В селении Негуши шофер тормозит посередине улицы возле каменного дома. Окна, узкие как амбразуры, чернеют на зеленовато-лунном побеленном фасаде. Пассажиры выходят из автобуса и молча обнажают головы. В этом доме родился Негош, память которого чтит вся Югославия.
В Цетинье, неподалеку от знакомой мне по описанию Ковалевского белой колоколенки монастыря, стоит дом-музей Негоша. Все здесь сохраняется таким, каким было при его жизни. Меня поражает рабочее кресло. И без того высокое, оно стоит на подставках: каким же великаном был правитель Черногории!
О том, что здесь жилище поэта, напоминают перо, чернильница, рукописи и первое издание поэмы «Горный венец», обессмертившей имя Негоша.
За стеклом шкафа библиотеки виднеются корешки «Жития Петра Великого», сочинения Пушкина, Ломоносова, Карамзина, Батюшкова. В другом шкафу сплошь русские книги.
Здесь, в библиотеке, и просиживал долгие часы «рударски капетан» Ковалевский.