Тот достал снимок.
— Простите, вот это, случайно, не ваша в молодости работа?
— Нет, — коротко бросив взгляд, сказал Лукин. — Не моя, и моей, само собой, быть не может.
— Тогда, быть может, вы знаете автора? — безнадёжно спросил Гаршин.
— Автора… Автора, простите, чего?
— Автора этой картины.
— Картины?
— Ну да…
— Повторите-ка, повторите…
— Я ищу автора этой картины, что тут непонятного?
— Вы, искусствовед, ищете?! Так из-за этого я и удостоился… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Позвольте…
— Да знаю я автора, знаю! Ха-ха-ха…
— Он жив?!
— Живей нас с вами… — Лукин вытер набежавшие слезы. — Ах какая чудесица! Ах, славное, дышлом вас по голове, племя искусствоведов! Так вам нужен, позарез необходим автор? Извольте, есть у меня адресок. Свердловск…
— И оригинал там?
— Там, все там, и Влахов Кеша там, и мать сыра земля там… Записывайте…
“Влахов Иннокентий Петрович, доктор геолого-минералогических наук, профессор”, — волнуясь, прочитал Гаршин на дверной табличке и с удовлетворением подумал, что его первоначальная догадка оказалась верной. Маститый профессор когда-то увлекался, возможно, и теперь увлекается живописью, рисунки его, понятно, известны немногим, а между прочим, именно геолог скорей любого другого дилетанта мог случайно прозреть тот каменный венерианский мир. Зря смеялся Лукин. То-то он ахнет, когда узнает, в чём дело!
Влахов оказался кряжистым, в летах человеком с медвежьей походкой и таким рокочуще-добродушным басом, что Гаршину сразу стало легко и просто. Гостю здесь были рады без всяких расспросов и дел, рады только потому, что он гость, и Гаршин не успел опомниться, как уже сидел за столом и с приятствием отхлёбывал вкуснейший чай. Но мало-помалу благодушие сменилось беспокойством, так как ничто вокруг не свидетельствовало об увлечении живописью, а когда Гаршин о ней заговорил, то Влахов выказал живой и все же явно сторонний интерес к искусству.
— Мне, однако, сказали, что вы сами недурно рисуете, — не выдержал Гаршин.
— Это вам навра-а-али, — растягивая слова, пробасил Влахов. — Сроду непричастен.
— Как? — опешил Гаршин, ещё цепляясь за краешек надежды. — Мне Лукин говорил!
— Не мог того сказать Лукин, ибо знает. Да что с вами? Беда какая?
— Никакой, — бледнея, отозвался Гаршин. — Вралю поверил, вот что!
— Позвольте, этого быть не может! Знаю я Лукина, на одной парте сидели, кристальной честности человек…
— Тогда как понимать это?! — Дрожащими пальцами Гаршин высвободил, выхватил из конверта снимок. — Ваш честнейший Лукин заверил, что оригинал у вас и вы его автор!
Влахов мельком глянул на снимок и недоуменно уставился на Гаршина.
— Рассказывайте, — строго сказал он.
— Но видите ли…
— Все рассказывайте.
Дослушав, Влахов пытливо сравнил оба изображения, его глаза блеснули удовлетворением.
— Идёмте, я покажу рисунок.
— Так он… — Гаршин вскочил, -…есть?!
— А как же! Лукин язвец, но не враль. Все во всем, как говаривали мудрые греки…
В кабинете Влахов выдвинул обшитую по дну чёрным сукном полку, оттуда из разноцветной укладки полированных камней изъял угловатую плитку и протянул её Гаршину:
— Вот вам оригинал.
Пол тихо качнулся под ногами Гаршина: с холодной глади камня на него смотрел тот самый, до мелочей знакомый венерианский пейзаж.
— Сядьте, сядьте. — Голос Влахова дошёл как сквозь вату. — Что тут особенного? Так называемый “пейзажный камень”, таких у меня, видите, коллекция, сам резал. Право, не стоит переживать. Эко диво, сходство! Хотите вид берёзовой опушки? Вот, пожалуйста, думаю, и натуру, место похожее, отыскать можно. А тут скалы, прибой кипит… И облачный бой, как у Рериха, есть. Это свойство яшм, агатов и многих других камней давно известно, наши уральские мастера-камнерезы целую картинную галерею могут составить.
— Так венерианский же в камне пейзаж, ве-не-рианский! — простонал Гаршин, оглушённый и чудом невероятного сходства, и своей изначальной непростительной ошибкой, и непостижимым спокойствием Влахова.
— Что ж, венерианский… Со временем, думаю, и антаресский откроется. Природа едина. Как познали её новый уголок, так и в камне, значит, его сразу увидели, того и следовало ждать. Не удивлюсь, кстати, если в срезах венерианских пород отыщутся земные пейзажи.
— Тогда что же получается? — мысленно отшатываясь, вскричал Гаршин. — В камнях, выходит, заключены… все образы мира?!
— Ну, все не все, только прикиньте-ка объёмы горных пород, сочтите все цветовые в них комбинации. Астрономия получается, классический для теории информации пример с великим множеством обезьян, которые в конце концов отстукивают на машинке всего Шекспира.
— И в камне, здесь, у нас под ногами, может таиться мадонна Рафаэля?!
— Не исключено.
— Слушайте, а вам не страшно?
Наконец-то Гаршин увидел Влахова растерянно моргающим!
— Мне так страшно, — продолжал он с лихорадочной поспешностью. — Если вы правы, если все образы мира уже есть, тогда зачем художник, к чему искусство? Все же будет простым повторением.
Влахов сурово задумался. Затем его губы шевельнула медленная улыбка.
— Лукин, кажется, аттестовал меня автором венерианского пейзажа? — спросил он будто самого себя. — Что ж, мы в природе, а она в нас. Я-то камень не вслепую резал, я искал, выявлял в нём скрытое, и без меня, выходит, тоже ничего бы не было. Хотя какой я художник? — Влахов вздохнул. — Жизнь хороша своей бесконечностью и, стало быть, щедростью. Идёмте, поразмыслим об этом за чаем, он, знаете, хорошо нервы сглаживает.