Я продолжал сидеть в кресле. Я почти ничего не думал. О чем думать, если остается только подчиняться? Не думает ли за солдат их главнокомандующий? Когда совсем стемнело и Заза, казалось, уснула, я прошел на кухню. Там, на одной из полок, лежал мой чемодан и в нем, среди других предметов, была связка с ключами: и от моей столичной квартиры, и еще с тем ключом, мной к ней присоединенным, который прежде чем меня покинуть с презрением бросила на домотканую скатерть Зоя. Осторожно, бесшумно я снял этот чемодан с полки, вынул из него связку, сунул ее в карман и положил чемодан на место. Затем, на цыпочках, как вор, вошел в низкую комнату. На секунду, чтобы ориентироваться, я включил свет.
Заза лежала отвернувшись к стене. На смуглом плече, прозрачной пеной, желтело кружево. Черные кудри раскинулись по подушке. Больше ничего я заметить не успел. Я пересек комнату, нащупал ручку двери, медленно, беззвучно открыл дверь в переднюю, потом дверь на лестницу, спустился, вышел на улицу. На бульваре, по которому я шел к вокзалу, было много веселых гуляющих, кафе, рестораны, дансинги казались переполненными. В кассе, где я купил билет, мне пояснили, что {165} первый поезд в столицу отходит утром. Я вернулся тогда в большую гостиницу, в которой ночевал когда приехал, взял номер, попросил меня разбудить. На то, чтобы раздеться и лечь, энергии моей не хватило и ночь я провел сидя в углу большого дивана.
41.
В купе я так задумался, что когда поезд подходил к столице, асимметричные дома, мосты, изгороди, трубы, рекламы, вагоны, медленно подползавшая платформа, закопченный вокзал, толпа - возникли в моем поле зрения с некоторой неожиданностью. Я потянулся, не спеша покинул поезд, вышел на площадь. Солнце стояло высоко, было душно, поливали мостовую, в киосках пылали цветы, пестрели женские платья, сверкали витрины. Оказавшись снова в городе, который я покинул почти год тому назад с выбитым из равновесия разумом, со стиснутым сердцем, я невольно поддался магической власти сравнений: в низкой комнате с полукруглыми окнами, я старался обмануть то, что меня преследовало, что мне грозило; - тут, под жарким, синим небом, я спешил навстречу заключению, окончательному решению, последнему выводу. В четверть часа цирюльник привел меня в прежний вид: ни бороды, ни усов. Перемена показалась мне чем-то вроде намека и смотреть на себя в зеркало было не то неприятно, не то стыдно: вчера еще я опасался быть узнанным, а сейчас заботился о том, чтобы на мой счет не могло возникнуть никакого сомнения.
Я подозвал такси и дал адрес Леонарда Аллота.
В сущности, я был совершенно спокоен. Разве что отметил некоторый избыток решимости? Если так, то был этот избыток очень кстати: Аллота могло не оказаться дома, он мог быть не один, он мог переехать в другую квартиру, замок мог быть заменен и данный мне Зоей ключ не подойти. Наконец, Аллот мог за это время помереть. Но забегать вперед, хитрить, стараться обойти конкурента, проникать в тайны денежных и кредитных операций нужно и полезно в зыбком мире деловых людей. При соприкосновении с подлинной реальностью психология, - да и манера мыслить, - меняются, а химерические миросозерцания, позволяющие разрушать вопросы выгоды и комфорта, кажутся похожими на заключения недоумков и теряют всякий вес.
Аллот жил во втором этаже и можно было воспользоваться лифтом. Я предпочел подняться пешком, - мне показалось, что лифт нарушит какой-то установившийся во мне внутренний ритм, к которому я прислушивался. Ключ скользнул в скважину с такой легкостью, что будь он одушевленным предметом, его можно было бы заподозрить в сообщничестве.. Замок не издал ни малейшего звука, дверь распахнулась бесшумно, все было готово, все меня ждало.
В довольно большой передней было две двери. В одну из них, - открытую, - был виден коридор. Вторая была заперта. Я тотчас же, {166} с совершенной внутренней уверенностью, определил, что эта вторая дверь ведет в комнату Аллота. Но надо было установить - один ли я? Помедлив минуту, ничего не услыхав, я осторожно пошел по коридору. В конце его была кухня и на столе я заметил немного посуды и остатки еды. Я заключил, что завтрак кончен и что в квартире нет никого, кто мог бы убрать. Я вернулся тогда в коридор, в который выходило две или три двери, направо и налево. Открыв одну из них я увидал большую комнату, в которой стояла широкая кровать, зеркальный шкаф, кресла, стол. Но самым главным в этой комнате были многочисленные, развешанные но станам полотна, акварели, гуаши, рисунки, гравюры. Без всякого сомнения это была комната Зои. В воздухе стоял еле уловимый запах, тот самый, который я почувствовал впервые, когда она обняла меня в аллее парка. Я шагнул, вошел, закрыл глаза и глубоко вздохнул, соединяясь этим вздохе с застывшими тенями прошлого, с призраками снов, с неподвижной печалью: радости тут никогда никакой жить не могло.
Я вернулся в переднюю. Все теперь зависело от того, один или не один Аллот в той комнате, которую я, подчиняясь инстинкту, считал за его комнату. К этому надо было присоединить полную неизвестность касательно его состояния: ходит он или продолжает лежать? Но подумал я о том, как все может сложиться, очень вскользь, так как каждая из возможностей, так или иначе, была мне предназначена, не могла быть не моей возможностью. С улицы доносились какие-то шумы, но общего впечатления тишины они не нарушали. Верней, совершенно поглощенный мыслью о том, как поступить, чтобы сразу приблизиться к целт, я им не уделял никакого внимания. Вроде шепота это было, или наговора. Почти тотчас же, я определил, что мой внутренний ритм нарушен и что я нахожусь в таком же, приблизительно, состоянии, как когда покупал журнал, хотя все-таки некоторое сомнение во мне еще жило, так что я успел себя спросить, не лучше ли, не проще ли вернуться к Заза, в низкую комнату, или решиться на какую-нибудь экзотическую авантюру?
Потом я распахнул дверь.
Прямо против нее было большое, - слишком большое, показалось мне, окно, сквозь которое была видна ярко освещенная солнцем белая стена дома, расположенного по ту сторону улицы. Стена эта была страшной. Точно она, отразив их, направила на меня все лучи, какие только могут быть в природе. Так это было ярко, что показалось мне похожим на взрыв, на грохот. Но грохот, - если только я действительно слышал грохот, - исходил из моего сердца. Оглушенный, выбитый на секунду из измерений действительности, я увидал между этим окном и мной длинный стол, с разложенными на нем бумагами, папками, книгами, брошюрками, газетами... По левую руку, вдоль стены, была кровать. Слегка ослепивший свет не позволил мне сразу рассмотреть изголовье ее, которое, обращенное к простенку у окна, было в тени. Но едва глаза мои привыкли, я различил подушки, {167} и на них лицо, и направленный на меня неподвижный, беззрачковый взгляд. Потом выступили обтянутые кожей виски и сложенные в ящеричную улыбку губы, под ними длинная, худая шее, обезображенная выдающимся кадыком. На одеяле, беспомощно и бессильно, лежали две пожелтевших, костлявых руки.
В складке рта и в глазах, в еле определимом движении головы, мелькнуло что-то похожее на вопрос. Но было это совершенно мимолетно: не только Аллот меня узнал, но очевидно счел мое появление за вполне естественное. Музыкальный голос, который я услыхал, не замедлил это подтвердить.