- Я тебя последние дни вообще никак не словлю. Вскакиваешь ни свет ни заря, в барак после всех являешься. Чего ты мечешься? Что творится с тобой?
- Ничего не творится. Тебе показалось.
- Слобода!..
- Честно говорю.
- Нет. Не честно.
Неужели знает? а нет, откуда ему? А... будь что будет, надо гнуть теперь свою линию.
- И никуда я не бегаю. Все время в цеху.
- Брехня. Карточки твои где, лучше скажи. Утерял, .да? Ну, чего молчишь?
- Не терял я никаких карточек. Ты что?..
- А я думаю, утерял и теперь не знаешь, что набрехать.
- Чего ты прицепился?..
- Ты себя в зеркале давно видел? - Зимовец схватил приятеля за плечи, подтолкнул к самой воде, заставил нагнуться.
- Глянь. От тебя нос один остался.
- Нос у меня всегда был один.
- Прекрасно сказано! Я давно заметил, что ты самый остроумный человек на нашей койке. Если б ты был еще и самым честным! Когда посеял карточки, отвечай?
Слободкин еще раз, теперь уже по собственной воле, глянул на свое отражение в воде. Из ее холодной, зеленоватой глади на него смотрел человек, в котором Слободкин не мог обнаружить ни одной знакомой черты.
- Зеркало твое с браком, - сказал он Зимовцу. - Последний раз спрашиваю: сколько дней без хлеба?
- Шесть.
- Паразит ты, Слобода.
- А если не потерял, а продал? Тогда что?
- Продал? Карточки продал?..
- Да, продал. И матери деньги послал. Вот квитанция.
Зимовец взял квитанцию, недоверчиво повертел ее и так и эдак, наконец, убедившись в том, что приятель не врет, сказал:
- Все равно паразит. Слободкин обиделся:
- Называется друг.
- Это я должен сказать тебе: друг называется! Дохнет с голоду и молчит. Бессовестная твоя душа! Глупая и бессовестная!
Зимовец, взяв Слободкина за руку, властно и решительно потащил его за собой.
- Говори, куда тебя? Ну? К Строганову? К Баденкову? К Каганову? А? Или прямо в столовку?
- Столовка сейчас закрыта.
- Откроют! Ты еще не знаешь меня. Если не откроют, я двери высажу.
- Что угодно, Зимовец, только не позорься и меня не позорь. Откроют! Высажу! - к чему это?
- Что угодно? Тогда я сам иду сейчас к Тарасу Тарасовичу и говорю ему, что ты передумал. Пусть возвращает талоны.
- С ума сошел! Совершенно спятил.
- Ну, тогда в столовку.
- Вместе со всеми, не раньше. Ты мой характер знаешь?
- Начинаю узнавать понемногу. Упрямей еще не встречал.
- Тем более. Зачем зря горючее тратишь? Пережог будет. Скажи лучше, как догадался, что карточек у меня нет?
- Я уже объяснил тебе. По противной роже увидел. Мумия, а не человек.
Время до обеденного перерыва тянулось медленно. Так медленно оно, пожалуй, еще никогда не тащилось. К Слободкину подходили бригадиры, о чем-то спрашивали, чего-то требовали, он им отвечал, принимал заказы - все механически.
Великое дело - шесть дней без хлеба, - думал Слободкин. - Бывало и не такое. Выдюживал. Просто надо собраться, подвинтить гаечки. На пол-оборота. Еще капельку. Еще чуть-чуть. Вот так!..
Сергей подбадривал себя, и ему становилось легче. Он давно учился переламывать себя в трудную минуту, иногда казалось, будто совсем овладел этим умением, иногда сползал на исходные рубежи. И даже намного дальше исходных. Но сегодня он был доволен собой. Справился. Скрипел-скрипел, и вдруг почувствовал, что не все еще силенки выпотрошены. Есть кое-что нерастраченное, сбереженное.
А Зимовец пришел намного раньше перерыва, встал за спиной и поторапливал:
- Эй, пора уже! По моим - время.
- А по моим еще рано.
В Слободкине появилось даже какое-то озорство. Он острил, смотрел на приятеля глубоко ввалившимися, по веселыми глазами. В этот раз ему, конечно, не удастся отбиться от Зимовка. Сегодня они пообедают вместе, так и быть. Но завтра... С завтрашнего дня вплотную займусь кружком парашютистов, и Зимовец вообще меня не увидит. Да и время уже идет, бежит время! Сколько дней уже упустил!..
Слободкину стало стыдно за свою нерасторопность. Нужно срочно что-то делать. Сказать Зимовцу, чтоб помог? Этого еще не хватало! Идти к Савватееву? Сказать, что упущенные дни наверстает? Правильно, к Савватееву. И не откладывая, сегодня же. Парашют перетащу в кабинет к Строганову и списки с начальником отдела кадров уточню еще раз.
После разговора с Савватеевым Слободкину пришлось долго бегать по цехам и баракам. Начальник отдела кадров был категорически против мертвых душ и намекнул, что Строганов их даже терпеть не может.
- А разве Петр Петрович придет на занятия - удивился Слободкин.
- Кто его знает. Думаю, нет, но о том, как начал работать кружок, спросит наверняка.
В результате всех проверок в списке осталось двадцать человек. Когда в воскресенье вечером они расселись за столом в кабинете парторга, в комнате сразу стало до такой степени тесно, что Слободкин с трудом нашел место, откуда ему удобнее было бы начать лекцию. В волнении он чуть было так и не сказал лекция и даже смутился. Что же это все-таки будет? Может, доклад? Или вводная беседа? Неожиданно для самого себя сказал совсем просто:
- Ну что же, начнем? Вот наша материальная часть... На столе засверкал белизной легкий шелк парашюта. Слободкин начал объяснять систему укладки.
Полотнище за полотнищем, стропа за стропой безошибочно точно находили свое, строго определенное место сперва на столе, потом в ранце, чтобы в нужную минуту не подвести, вспыхнуть за спиной десантника белым куполом, не порваться, не запутаться, выдержать динамический удар, донести свою ношу до цели.
Кружковцы, конечно, уже имели представление о парашютах и раньше, но впервые поняли, что безупречной точности укладки добиться не так-то легко.
Уложив парашют, Слободкин впрягся в лямки, застегнул карабины и, встав на стол, прошелся перед притихшими ребятами. Они глянули на его напряженную, словно для прыжка приготовившуюся фигуру и увидели вдруг Слободкина таким, каким раньше не знали. Глаза у него блестели. Правая рука легла на кольцо, левая чуть вытянулась вперед. Слободкин волновался по-настоящему, но никто из ребят не сообразил еще, что уже не стол с зеленой скатертью поскрипывает и вздрагивает под его ногами - . гудит, содрогается, вибрирует гофрированный дюраль плоскости ТБ-третьего. Вот-вот появится впереди штурман, до пояса высунувшийся из кабины, и сверкнут в струе винтомоторного воздуха два ослепительно-ярких его флажка - красный и желтый. Сейчас взмахнет ими. Сперва одним - приготовиться!. Потом другим - пошел!.. Но до этого, в последние секунды, надо успеть сделать еще очень много - проверить, не мешаешь ли соседу слева, соседу справа (тут ведь ни много ни мало десять человек на каждом крыле!), еще раз расправить лямки, поудобнее взяться за кольцо, покрепче зажать его, чтоб не потерялось, не вырвалось...
Ребята смотрят, слушают рассказ Слободкина о воздушно-десантной бригаде, о прыжках, о троллейбусе, и волнение руководителя постепенно передается и им. Вот и их разгоряченные лица обдувает уже ветерок, в котором нельзя не учуять горьковатого привкуса бензина и масла!
В самый разгар занятий появился Строганов. Он в удивлении застыл в дверях, взглянул на Слободкина и, заметив его смущение, сказал:
- Не зря я вам свой стол расхваливал? Не стол, а бомбардировщик!
И так подмигнул Слободкину, что тот окончательно стушевался, неуклюже и грузно сполз со стола на пол. Поняв, что помешал, Строганов, взяв какие-то бумаги из сейфа, тут же ушел, но Слободкин на стол больше не забирался. Впрочем, ребята и без того слушали внимательно, сидели как завороженные и только изредка перебивали вопросами:
- Когда мы-то на фронт пойдем?
- Сколько еще сидеть нам в тылу?.. Слободкин пожалел, что не слышит этого Строганов. Ребята сами с первого дня заговорили, как надо. Их он, наверно, скорей понял бы. Если в Слободкине все еще кипит армейская кровь, то этих не упрекнешь в том, что рвутся в свою роту. Сергей решил обязательно на следующее занятие специально пригласить парторга. Пусть сам услышит, о чем думают люди.
О кружке парашютистов, организованном на заводе, чуть ли не на следующий день после первого занятия узнали в обкоме комсомола, и скоро Слободкина вызвали в областной центр к первому секретарю Радволину. Перед поездкой его инструктировал сам Строганов: