Ромео и Джульетта панк-рока
Тонны грязи, разврата и похоти. Со смесью панк рока – скандалы. Наркотики были под кожей и внутривенно. Нас называли Ромео с Джульеттой.
Моя наркоманка и шлюха со стажем. Я твой гитарист, но это не важно. Я в доску убитый. У всех на виду, но словно забытый в этом бреду. Тонул в алкоголе, падал на дно. Мне было плевать, тебе было смешно. Погибли в дерьме и героине. А наши фото, в отвратительном виде, останутся следом нашей вечной любви. Мы будем всегда в них живее живых.
Мы стали легендами панк-рока и секса. Любовь до гроба – всему миру известна. Хоть и мертвы, но ты – совершенство. К тебе не имею совершенно притензии. Так и должно быть, там нам и место.
Я был твой Sid, а ты моя Nancy.
Пьяные дома
По улицам танцуют пьяные дома, а ветер им срывает крыши. Они любители устроить карнавал, пока темно, пока никто не слышит. Они танцуют, сшибая номера, и путают названия своих улиц. А мы не замечаем нихера... Мы спим даже тогда, когда проснулись.
Балерина
Нарисованная маслом картина, осталась на морде следами – сонными синяками от кофеина и кокаина.
Балерина танцует на картине той, один на один со взрывной тишиной. Наполняя своей красотой, пустоту в желудке.
Преодолевая свои предрассудки, в здравом рассудке я понял, что пустая квартира, словно трясина. В ней захлебнусь и я, и моя балерина.
... а утром вернемся
Призрачный город окутал туман, он не проснётся. Укатится кубарем за горизонт горячее солнце и разобьется. А мы разопьем бутылку вина и в стакане утонем, выпивая до дна. И ту, что в кармане, зажжем и будем вдыхать вредоносные смолы. В старой книге, прочитаем стихи, что доведут нас до боли и мы захлебнемся в собственной соли. Но все равно никогда не сдаёмся. Пройдем босиком по осколкам разбитого солнца... А утром вернёмся.
Нарисованные мелом
Ты лежишь на покрывале белом, такая бледная, как нарисованная мелом, которую стереть забыли. Из памяти стереть. Стереть из моей жизни.
И руки твои, кисти, они мне ненавистны так же сильно, как их боготворю. Я не шучу, я ненавижу твоё тело, которое я без ума люблю.
Но, сука, что я говорю? Я сам себя терзаю. И, что я делаю? Я в омут с головой бросаюсь.
А ты лежишь, такая бледная, и вижу, как бежит по венам кровь. И хочется пройтись по этим тропам, облизывать их языком, и шёпот отдавать бетонным стенам, в которых умереть готов с тобой.
Навечно потерял покой.
Но ты лежишь такая бледная, а губы, что я целовал когда-то, маняще смотрят мне в глаза, и застревают в сердце малиновым агатом.
Боюсь тебя коснуться.
Ещё сильней, боюсь с тобой уснуть и больше не проснуться, на этом покрывале белом. Ведь нас с тобой когда-нибудь найдут и обведут, нарочно, мелом.
Мы не умрем этой зимой
Рассеялся свет фонаря по твоим замёрзшим щекам.
А снег скрывает петли следов, оставленных где-то там, где возлагались надежды. Открой свои «двери» души, разреши мне согреть свои руки, я всего лишь схвачусь за горячее сердце, за твои налитые кровью сосуды. Я сожму желудок в тиски и наматаю на локоть жилы. Мы не умрём этой зимой, я знаю точно, мы будем живы. Этой ночью, в лунном свете, что пробивается сквозь щель в коридорах. Ты словно моя белая птица в метели, а я в твоих разорванных органах.
Вашу мать, Аллилуйя
Мерцание звёздных пучин уносит меня в поднебесье, где не спросят сотни причин, зачем это вдруг залез я? Так высоко и так неоправданно. Накуренный ладаном, воспитанный по законам старого времени, где сексом занимались только по воскресениям.