— Хорошо, что людей не любите, — засмеялся мастер слова. — Ну, за любовь.
Рюмки (уже лихо перешли на водку) стучали и стучали друг о друга, не уставая, и все потихоньку начали набираться.
Похоже, Скворцову действительно ничего было не надо. Он в самом деле искал приятную компанию. И ему нравилось. Это было заметно даже подвыпившим глазом.
— Да я ведь охоту как люблю? — продолжил он. — Как тот грузин те помидоры.
— А вы, оказывается, знаете жизнь, — попытался сыронизировать Сухов. Скворцов не обиделся.
— Жизнь знаете если только вы, Виктор Викторович. А мы только учимся. Я на охоту езжу часто совсем один, — не унимался олигарх. — В какую-нибудь деревню — африканскую, например. Тишину слышно. Если туземцы, конечно, в барабаны не бьют, чтоб слонов отпугивать. — Он все чаще улыбался. — Как-то даже день рождения отметил в туземном обществе. Они мне праздник закатили. Ну по заказу предварительному. Их барабаны и дудки имеют какой-то другой звук, не для нашего уха.
— Виктор Викторович, смотрите, а ведь он действительно людей не любит. Как и мы. Прелесть какая, — по-свойски дернула Вася Сухова за рукав.
— Богатые тоже люди, — Сухов ухмыльнулся. — Сделал вид, что скаламбурил, простите. Так просто ведь и слова не вставишь в ваш сентиментальный монолог.
Прерии и саванны, как оказалось, редко заходили в жизнь Скворцова. И тот день рождения он припомнил лишь потому, что отвалил отсюда — слишком хотелось тишины, до тошноты хотелось. Оказывается, Скворцов любил ездить в лес или в поле — по поземке, листве, грязи и гонять зайцев, уток, кабанов. Все, что попадется. Пробираться по снегам и болотам — в сапогах и валенках. На лошади или пешком, в компании или в одиночестве. И компанию он предпочитал своеобразную — деревенских мужиков, то есть мужиков из той деревни, куда прибывал, хоть бы и заурюпинской. Любил он и посидеть у воды — большой или малой. Не всегда даже с удочкой, скорее без нее, или просто у костра с теми же мужиками, которые с душой пили его недешевую водку и повествовали о своих трудах праведных. Жаловались на дороговизну, толстых постаревших жен, проделки повзрослевших детей и местного руководства. Дальние поездки выпадали Скворцову часто, особенно в первые годы организации и становления собственного дела. Он ездил по рудникам и шахтам, дурил голову местному начальству, придумывал фантастические схемы, соединял финансовые нити, накрепко связывал их и потом скреплял снова и снова, затягивая в один большой узел, — строил империю. Такое вот рукоблудство. А тем временем все те же мужики все так же сетовали на заморозки и наводнения, на плохой приплод скотины и вымирающий лес. И одна была у них только радость — Скворцов обеспечивал хорошей охотничьей и рыбацкой амуницией. А кто он, собственно, их столичный друг, они так и не понимали. Видно только, что богатый и странный человек. А кто ж из богатых не странный? Им, в общем-то, это было все равно. Скворцов приезжал от случая к случаю пожить денек-другой, и даже лучшая водка, которой он аккуратно их снабжал, имела только прикладное значение — выпить за то, что все живы-здоровы, и он, Скворцов, не хворает. И «лучшесть» водочную мужики не ценили, водка — она, как известно, и в Африке водка.
Так незаметно Юрий Николаевич погрузился в народную природу и считал, что знает народ, что было отчасти верно. По правде говоря, знал он хотя и весьма специфические стороны народа, но лучше, чем знали их его коллеги и партнеры. К тому же (так, наверное, получилось в результате этой своеобразной деформации) он был из тех сегодня практически несуществующих персонажей, что чувствуют себя одинаково комфортно на мировом экономическом конгрессе и в избе у печки. Причем печку он любил больше. И даже не потому, что конгрессов было — хоть чем кушай, а потому что качественных печек в России отыскивалось им все меньше. История уходила в историю. Любил он печку и за то, что все реже удавалось греться у нее, слушая то ли треск поленьев, то ли шум дождя за мутными окнами.
Скворцов дожил до того, что даже не брал с собой в лес охрану, которая в какой-то момент — по требованию времени — у него появилась. Он вообще мало боялся. Кто за ним полезет в медвежий угол? Все и в столицах вполне досягаемы. Аппараты мести, сведения счетов и дележа давно отработаны и бьют, как часы на Спасской башне.
И вот наступил такой момент, когда ему захотелось не то чтобы поделиться — свои впечатления и чувства он и не фиксировал вовсе, — а найти и увидеть воочию кого-то похожего на себя. Живущего не в глуши, а якобы в цивилизованных условиях. Начитавшись книжек Сухова — веселых, незатейливых, глубоких, умных, чувственных и необыкновенно легких, он почуял, как ему показалось, родного человека. И заказал себе этого человека. И вот теперь родную душу можно было не только увидеть и потрогать, но даже и выпить вместе с нею. Это они и закрепляли сейчас в «Поэте», и ресторан с таким необычным названием вполне подходил для такого необычного случая.