До 1946 года я думал, что он жив и скрывается… Я даже знал, куда он мог бежать… Я предполагаю, что он направлялся в Мекленбург: там у него было много деревенских друзей еще с 20-х годов, а также принадлежащие ему молочные фермы. Среди этих ферм Борман спокойно мог затеряться, выдав себя за крестьянина, отсидеться в глуши в погребе, а потом уже, получив нужные документы, бежать из страны. Артур Аксман, шеф „Гитлерюгенда“, подтвердил в 1946 году, что видел Мартина Бормана и личного врача Гитлера Людвига Штумпфеггера, которые лежали на спине возле автобусной станции в Берлине, где шел бой. Он подполз к их лицам вплотную и ясно различил запах горького миндаля — это был цианистый калий. Мост, по которому Борман собирался бежать из Берлина, был заблокирован советскими танками, а сзади уже слышалось русское „ура“. Отец предпочел раскусить ампулу.
Слова Аксмана подтвердились в 1972 году, когда во время рытья котлована возле автобусной станции в Берлине были найдены два скелета: один из них и идентифицировали как скелет Мартина Бормана. Но слухи не прекращались, газеты несли какой-то бред, поэтому в 1997 году я отдал свою кровь и клетки для теста ДНК. На этот раз было стопроцентно подтверждено — у станции нашли кости Бормана. Что особенно важно — в стиснутых зубах черепа сохранились остатки ампулы с цианистым калием».
Между прочим, Борман был верен Гитлеру до конца. Верен настолько, что когда он понял, что Рейх погиб, то решил уничтожить и собственную семью. «Секретарь отца, — сказал его сын, — который дал мне фальшивые документы 1 мая 1945 года, по сути, спас мне жизнь два раза. Уже через много лет я узнал, что Борман прислал ему радиограмму из горящего Берлина: моя мать должна была поступить, как семья Геббельсов, — убить себя и детей, чтобы они не попали в руки союзников. Секретарь не стал передавать этот приказ. Мне никто прямо об этом не говорил, но я все понял».
Так что Борман обрубал все концы. Он ушел из бункера только с одной целью — не даться врагам. Умереть он так же, как и Гиммлер, предпочел от собственной руки.
А Генрих Мюллер?
Если уж кому и было легко затеряться на просторах Европы, так именно Мюллеру. Внешность у него была совершенно заурядная — такой счетовод или начальник в маленькой конторе, прическа стандартного образца, рост средний, фигура обычная, даже фамилия — самая обычная. Таких Мюллеров среди немцев тысячи.
Жизнь он вел скромную, незаметную, чинов и наград не искал, к славе был равнодушен, работу исполнял четко, то есть, не окажись он в среде национал-социалистов, то закончил бы жизнь спокойно, как всякий законопослушный гражданин, вышел бы в отставку и в пенсионные годы завел бы себе домик в сельской местности, где выращивал овощи, цветы и фрукты, но не на продажу, а для собственного удовольствия. Однако за такой простой внешностью таился ум, который строил себе свое понимание мира, и мир Мюллера сильно отличался от национал-социалистического идеала. Если верить воспоминаниям Шелленберга, то Мюллер говорил такие вещи, за которые он же сам и сажал других в лагеря.
«Национал-социализм — не более чем куча отбросов на фоне безотрадной духовной пустыни. В противоположность этому, в России развивается единая и совершенно не поддающаяся на компромиссы духовная и биологическая сила. Цель коммунистов, заключающаяся в осуществлении всеобщей духовной и материальной мировой революции, представляет собой своеобразный положительный заряд, противопоставленный западному отрицанию». На это Шелленберг мог разве что пошутить: «Превосходно, господин Мюллер. Давайте сразу начнем говорить „Хайль Сталин“, и наш маленький папа Мюллер станет главой НКВД». Но Мюллер не рассмеялся, он ухмыльнулся: «Это было бы превосходно. Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям буржуа пришлось бы качаться на виселице». Шелленберг добавляет: «Враждебность его особенно усилилась с конца 1943 года, когда он установил контакт с русской секретной службой, и мне приходилось считаться не просто с его личной неприязнью, но и с тем, что я объект ненависти фанатика». Но это не конец цитаты.
Далее Шелленберг сообщил нечто непостижимое о… послевоенной жизни Мюллера.
Как жизни?!
Ведь полиция совершенно точно подтвердила смерть Генриха Мюллера, было выдано свидетельство об этой смерти… извините, даже два свидетельства. Из-за этого, собственно, и пришлось признать смерть недействительной и объявить шефа гестапо в розыск (до сих пор действителен ордер на его арест!). Шелленберг же далее сказал следующее: «В 1945 году он присоединился к коммунистам, а в 1950-м — один немецкий офицер, возвратившийся из русского плена, рассказывал мне, что в 1948-м видел Мюллера в Москве. Вскоре после той встречи Мюллер умер». Однако телохранитель Гитлера Гюнше утверждал обратное: якобы 2 мая уже все было кончено, и Мюллер «решил застрелиться в Рейхсканцелярии». Но… любовница Мюллера видела его в последний раз 24 апреля. Тогда уже здание гестапо было разрушено, и Мюллер нашел пристанище в одном из бараков в Ванзее, потом перебрался в подземный бункер на Курфюнстенштрассе, а 1 мая оказался в рейхсканцелярии. Тем, кто с ним там разговаривал, он сказал, что собирается умереть. Уходившие из бункера говорили, что он там так и остался. О Мюллере после 2 мая ровным счетом ничего не было известно.
Жив?
Мертв?
Так что союзники отдали приказ проверить, что за останки находятся в могиле, которая принадлежит Мюллеру. Вскрыли. Это было в конце лета 1945 года. Нашли труп в форме СС и с документами на имя Мюллера. Перезахоронили тело, а в 1963 году, поскольку находились свидетели, которые видели Мюллера живым и невредимым, пришлось могилу проверять. Странное дело, в этой могиле оказалась уже парочка трупов, а точнее — целых три. Экспертиза подтвердила: ни один из трех скелетов Мюллеру не принадлежит!
Так где же Мюллер?
Грегори Дуглас, написавший «Вербовочные беседы», убежден, что Мюллер был спасен… нет, не русской, а американской разведкой. Полезный ведь человек. Столько тайн знает и все в голове держит. Но как же тогда быть со свидетельством Шелленберга? Кто обманывает — Шелленберг или Дуглас? А, может, обманывает бывший глава МВД Чехословакии Р. Барак, который как-то некстати и вдруг признался, что его ведомство вычислило Генриха Мюллера в далекой Аргентине в 1956 году и… вывезло в ЧССР (!), а из пражской тюрьмы худощавого «аргентинца» с большими залысинами передали советской разведке? «Я лично присутствовал на церемонии официальной передачи Генриха Мюллера представителям КГБ и стал свидетелем встречи, которая особенно врезалась в память, — делился воспоминаниями Барак. — Дело в том, что среди советских офицеров, принимавших Мюллера в Праге, был полковник, увидев которого, бывший шеф гестапо моментально расслабился и даже выдавил из себя улыбку. Чувствовалось, что немец давно знает этого человека. И хотя церемония проходила в сухой, подчеркнуто деловой обстановке, было заметно, что камень страха упал с души задержанного. Он довольно бодро взбежал по трапу самолета, и больше я его никогда не видел». Впрочем, куда бы ни делся Генрих Мюллер после 2 мая — сбежал (к русским, к американцам, в Южную Америку или любое иное место) или покончил с собой, он тоже ускользнул.
Но возможно ли ускользнуть от самого себя?
Вряд ли.
Заключение: Пир победителей
Те же, кто оказался на Нюрнбергском и множестве иных процессов, никуда не ускользнули. Да им некуда было ускользать. Они как раз хорошо понимали, что обречены. Они понимали, что никто и никогда не оставит их в покое, пока они живы. Одного они никак не могли понять: в чем их вина. Приговоры ничего им не смогли доказать. Напротив, многое из озвученного на трибунале они попросту считали подтасовкой фактов и ложью. Боюсь, в этом была доля правды. Трибунал собирали как раз для того, чтобы доказать, насколько Рейх был плохим государством.
Наверно, не лучшим.
Наверно, даже очень нехорошим.
Но тем, кто хоть раз держал в руках Протоколы этого трибунала, даже в таком усеченном виде, как наш отечественный вариант (а иного у нас так и не издали за 60 прошедших с этого суда лет!), не может не броситься в глаза, что и судьи чего-то не договаривают, и обвиняемых резко обрывают, когда они пытаются что-то объяснить, и свидетельства кажутся подтасованными, то есть этот послевоенный суд имел исключительно политическую окраску.