Странный Нубил — Нит решил называть чужака по имени, не определившись, Трус он, Лекарь, или кто иной — пытался зачем-то возражать. Он показывал жестами, что ночью надо остановиться и спать, а идти днем, когда облака станут светлыми — Нит не мог понять причины столь неблагоразумного предложения. Сам он не спал уже четвертые сутки, и не собирался спать, пока не вернется в город. Спать за межой городских стен — даже не глупость, а верная смерть, ведь во сне над человеком властвует Али-обманщик, и любой хищник всегда будет только рад столь сладкой и беззащитной добыче. Сон — это дар Али-владыки, чтоб его дети еще при жизни могли краем глаза заглянуть в голубой мир, увидеть мир без облаков и почувствовать кожей жар небесного костра, но, как и любым даром высших сил, им нужно распоряжаться бережно, а не бездумно тратить во время охоты. Нит объяснил это Нубилу, постаравшись, как это делают ведуны, передать историю не словами, а чувствами. Если у него и получилось, чужак никак не дал это знать. Он только кивал и глотал странные белые круглые камни, которые наполняли его тело новыми силами. Он предлагал эти камни и охотнику, но Нит отказался — они пахли ядом, а запах редко бывает настолько обманчивым. Может они и помогали, давали новые силы, но при этом травили человека изнутри — Нит умел контролировать свое тело и ему не нужна была такая помощь.
Ночь прошла без смертей. Огненный прут, который дарил и огонь, и тепло, и свет, помогал охотнику идти по своим следам. Его дыхание было глубоким и ровным, его шаг — размеренным, песок лился под ногами мертвым соком земли, глаза Нита подмечали любые опасности. К счастью, самым страшным за эту ночь была стая летучих мышей, что решили прилететь на свет огненного прута — пронзительный свист, и оглушенная стая улетает прочь. Как учили ведуны, побеждай врага его врагом. Глаза филина ослепит свет, уши летучей мыши оглушит звук, нюх волка собьет со следа острый запах, против их ненависти к людям нет оружия иного, чем человеческая доблесть и готовность принести себя в жертву.
Другое дело Нубил. Охотнику иногда казалось, что чужак сам себе самый страшный враг — он спотыкался на ровной земле, он вздрагивал от любого звука, от него волнами шел запах страха, столь сладкий для любого хищника. Его дыхание с каждым часом становилось все тяжелей, как будто бы он вез не раненного друга, а гору светлого камня. Он был неподготовлен к жизни, что он впервые вышел за городские стены, потому что даже ребенок пяти лет знает про мир неизмеримо больше.
Но самое страшное было даже не в этом. В Нубиле не было тяги к жизни, страсти, того, что есть в любом звере и человеке, мужчине и женщине, младенце и старике. Того, что заставляет жить, стремление существовать, стремление продлить свой род. Такое иногда случается с женщинами, которые больше не могут иметь детей — их существование становится бессмысленным, потому что им больше недоступен дар Али-владыки. Но воин без страсти — мертвый воин. Охотник это понял далеко не сразу. Мелкие мазки сливались в единую картину: Нубил старался идти по следам Нита, когда ему приказывали — подчинялся и испытывал облегчение, когда тело одолела усталость — покорился, даже не попытавшись пересилить тягостное томление. Он пил, когда начинала мучить жажда, и глотал белые камни, когда покидали силы. Он задыхался, когда легким не хватало воздуха. Чужак даже не пытался пересилить себя. В каждом его шаге звучала обреченность, обреченность перед судьбой, перед той долей, что ивовой нитью расстелил перед ним Али-владыка. Раненный зверь с остервенением бросается на более сильного врага, мать грудью закрывает свое дитя, истребители и охотники ввязываются с ними в безнадежный бой, чтоб дать женщинам и детям время уйти — ни на один из этих поступков Нубил был не способен.
"Мертвый живой человек", — думал Нит. — "Дойти с ним до города будет сложнее, чем я думал". Но бросить его не мог — человек всегда должен помогать другому человеку. Это закон.
Когда облака стали совсем светлыми, им пришлось делать привал. Чужак слишком ослаб, он не мог переступить через собственную усталость, и стоило Ниту остановиться, как тут же повалился на сырой песок.
— Плисто!.. Акенмуэнимо… — слова были непонятны, но умоляющий тон не нуждался в переводе.
— Если я прикажу, ты будешь идти, — суровый взгляд охотника был чужаку лучшим ответом.
— Но… Но… Плис… — взгляд загнанного в капкан животного, которое уже покорилось, но еще надеется на чудо. Которого не произойдет.
Перед Нитом стоял нелегкий выбор — или заставить чужака двигаться дальше, загнав его, как волки загоняют раненного оленя, или дать ему отдохнуть, а значить проявить слабость, потерять время и подвергнуться опасности, днем в этих местах отдыхают только те, кто решил навсегда проститься с жизнью, или же… сделать чужаку зло. Которое, наверно, покажется ему великим благом. Сложный, неоднозначный выбор, но, как истинный Верный Пес, Нит умел быть жестоким.