— Миона! Миона! Жива! Как ты? — в бокс вломились нервничающие родители.
— А что мне сделается? — меланхолично поинтересовалась девочка, спокойная, как тот аппарат МРТ, который три года никто не знал, как запустить.
— Но у тебя же сердце остановилось! — заплакала мама девочки.
— При ребенке плакать нельзя, — сообщила Гермиона. — Особенно, если ребенок недавно кончился[1].
— Доченька, ты в порядке? — осторожно спросил мистер Грейнджер, не замечавший ранее за дочерью использования очень специфической терминологии.
— Уже да, — вздохнула девочка. — Я тут подумала и решила, что помирать от плохой оценки больше не буду. Ремень можно пережить, а вот смерть — вряд ли.
— Но мы же тебя… — растерялся Марк, не представлявший себе, за что можно наказать ребенка указанным способом.
— Я помню, — кивнула Гермиона, глядя перед собой. — Но все же бывает в первый раз?
Родителей увел доктор, а Гермиона принялась переосмысливать свою текущую жизнь. В отличие от своей предыдущей дерганной версии, новая Гермиона была спокойна, как кирпич, относилась ко всему и ко всем с иронией… Единственное, что радовало — ремня она, похоже, не получит. Это было бы не смешно — доктор наук и ремня.
Выписали девочку через два дня, достаточно понаблюдав за удивительно спокойным ребенком. Психиатр, решивший пообщаться с ней, сначала отнесся снисходительно к маленькой, по сути, девочке, но потом был вынужден говорить с ней как с равной, потому что знаний у Гермионы было много, и применять их она умела. Отправившись домой в папиной машине, девочка много думала, а потом поинтересовалась у родителей:
— Экстернат тут водится?
— Зачем тебе это, доченька? — поинтересовалась мама.
— Скучно мне, — призналась Гермиона, разглядывая детскую площадку, проплывавшую мимо. — Вот препараты сортировать — это интересно, а червячки с паучками — скучно. Если это, конечно, не гельминты, — задумчиво закончила она.
— Можем заехать в одно место, посмотрим, как тебе интересно, — поддел девочку мистер Грейнджер.
— А давай, — кивнул ребенок.
Многого ожидал мистер Грейнджер, только не такого. И с явно видимым удовольствием втянувшая характерный запах девочка, и то, как она оделась, накинув сверху фартук и надев перчатки, и то, как подошла к препаратам. Внимательно рассмотрев каждый, а кое-что и на просвет, Гермиона деловито осведомилась:
— На урок или живые?
— На урок, — растерялся приятель мистера Грейнджера, патанатом, который ни разу в жизни не видел, как девочка девяти лет от роду споро разбирает препараты и называет каждый, да еще и на латыни. Когда Гермиона закончила, он только и сумел сказать: — Зачет.
Поняв, что Гермиона знает значительно больше, чем они ожидали, Грейнджеры договорились о досрочной сдаче экзаменов за младшую школу, чем сильно удивили образовательный отдел. Мгновенно это сделать было нельзя, поэтому недели две девочке предстояло походить в свой класс, что девочку, конечно же, не радовало.
— О, заучка пришла!
Нельзя сказать, что в этом выкрике было много радости, но Гермиона просто проигнорировала его. Увидев отсутствие не только обычной, но и вообще любой реакции, ученики присмирели, ибо не интересно травить того, кто эту травлю игнорирует.
Урок начался, но кудрявая и наконец расчесавшаяся девочка на первой парте не тянула руку и не стремилась выпрыгнуть из-за парты, чем удивила уже учителей. Девочке было откровенно скучно, это было видно и по ее позе, и по глазам, и даже по сдерживаемым зевкам. Учитель математики не сдержался. Вызвав девочку к доске, он дал ей задачу, к курсу младшей школы не относящуюся. Хотя внешне задача сводилась к обычному квадратному уравнению, суть ее была глубже, но девочку не остановила необходимость использования методов дискретной математики, которыми она поставила учителя в тупик.
— Мисс Грейнджер, вы собрались сдавать А-левел? — удивился он, глядя на очень красивое решение задачи, которая просто физически не могла быть решена младшим школьником.
— Пока только за младшую школу, — тяжело вздохнула Гермиона и процитировала: — Путь в тысячу ли начинается с первого шага[2].
Часть 2
Этот мальчик был им подкинут так не вовремя, ведь денег на двоих детей просто не хватало. Дурсли не были плохими людьми, по их мнению, поэтому племянника приютили, а не сдали в приют, хотя это было бы проще. Мальчик, конечно, не получал материнского тепла, но он не был родным ребенком, что ему было в свое время достаточно честно объяснено. Скорее, в отношении него работал остаточный принцип. Еда по остаточному принципу, одежда опять же по нему. Работать по дому его не заставляли — маленький же, но и особо не замечали.