Схватка вышла мимолетной; шагавший впереди остальных профессор Берлигер обернулся, когда все было уже кончено.
— Макс?! — изумился он. — Что ты наделал?!
Я мельком глянул на скорчившегося у глухой стены дома Густава Гольца, который зажимал обеими ладонями окровавленный живот, и шагнул к профессору Берлигеру, поигрывая тростью.
— Питер Гард! — произнес я. — Расскажите мне о нем, док!
— Ты рехнулся, Макс?! — округлил глаза Берлигер. — Какая муха тебя укусила?!
— Скажем так, теперь у меня новый наниматель, — выдал я самое простое объяснение своему интересу. — Так что с Питером, док? Кое-кому чрезвычайно интересно узнать, за что его заперли в «Готлиб Бакхарт»!
Профессор попятился.
— Сейчас не время!
— Стоять! — резко приказал я, но Берлигер развернулся и бросился наутек.
Пришлось метнуть ему в ноги трость. Профессор упал, начал подниматься, охнул и выругался:
— Будь ты проклят!
Я рывком за плечо поставил его на ноги, прижал к стене и потребовал объяснений:
— Кто и на каком основании поместил Питера Гарда в клинику? Отвечайте!
На соседней улице послышался рев полицейской сирены, Берлигер затравленно обернулся, посмотрел на продолжавшее темнеть — а точнее, уже даже чернеть! — небо и выкрикнул мне в лицо:
— Никто его не запирал! Он пришел сам!
— Вздор! — не поверил я.
— Так и было, черт тебя дери! — продолжил настаивать на своем профессор. — Он откуда-то пронюхал о моих экспериментах и потребовал исцелить его! Уверял, будто он падший ангел! Хотел стать обычным человеком и позабыть обо всех тех мерзостях, которые творил! Он был полный псих! Что мне еще оставалось? Я взял его! А потом он окончательно потерял рассудок и стал резать себя. Поэтому его и заперли в карцере!
Сгустившуюся над лекторием тьму вдруг прорезала ослепительная искра, в один миг она взметнулась в небо и перекрыла своим сиянием зависшее в зените солнце. Напуганные мощью принявшей свое истинное обличье императрицы тени расползлись по глухим углам. Площадь залил яркий свет, его круг начал быстро расширяться, захватывая соседние дома и растекаясь по ближайшим улочкам и переулкам.
Миг — и светящаяся волна промчалась по крышам, соскользнула в проезд и понеслась к нам. Небесное сияние достигло мертвых охранников, и безжизненные тела рассыпались в прах, на земле осталась лишь их одежда. Густав Гольц завыл от ужаса, но жуткий крик моментально оборвался — председатель попечительского совета обернулся соляным столбом.
Профессор Берлигер отпихнул меня и, припадая на отбитую тростью ногу, бросился наутек, а я лишь раскинул руки, встречая небесный свет.
Сияние захлестнуло меня, навалилось спокойствием, умиротворением и печалью.
Я вспомнил…
Нет! Не вспомнил! Неким непонятным самому себе образом я осознал, что могу вспомнить свою прошлую жизнь!
Достаточно просто потянуться к горевшей над городом звезде, впитать ослепительный свет, стать равным ей, а то и превзойти могуществом. Понятия не имею, как, главное, что это сработает. Я стану… стану…
Я вытянул руку и помахал сиявшей в небе императрице, а потом развернулся и зашагал прочь. Дошел до обращенного в соляной столб профессора Берлигера, выудил из кармана его пиджака бумажник и отправился дальше, на ходу пересчитывая купюры. На билет до Монтекалиды денег хватало с избытком.
С каждым мигом нить, связавшая меня с ее ангельским величеством императрицей Анной, истончалась и слабела, а в какой-то миг она развеялась вовсе, и тогда я сказал:
— Это не мой крест.
И это было действительно так. Я не собирался выяснять, был ли и в самом деле падшим ангелом или всего лишь свихнувшимся сиятельным, который ангелом мог стать, и больше ничего не хотел знать о своей прошлой жизни. Это все происходило не со мной, а с кем-то другим. И если тот — другой — пожелал обо всем забыть, так тому и быть. Я проживу собственную жизнь. Свою, и только свою.
И никогда об этом не пожалею.
Остальное не важно.
