Таня получила задание выследить и выдать гестапо партизанского командира Петра Сибиряка, который действовал где-то в районе Липтала. Поэтому у нее и телефон — чтобы в любое время она могла позвонить в гестапо. Бельтц с каждым днем наседал на нее все больше и больше — хотел как можно скорее заполучить Сибиряка. Иногда Тане казалось, что он догадывается о ее связи с партизанами. И тогда ей становилось страшно…
Она встала и начала раздеваться. Неожиданно зазвонил телефон. Она словно окаменела. Телефон продолжал звонить, и в конце концов она подняла трубку.
— Таня?
— Да, это я.
— Ты ждала, вероятно, кого-то другого?
— Нет…
— Что нового?
— Ничего…
— Ничего, значит. Так вот какова твоя благодарность!
— То есть как?
— Зайди как-нибудь ко мне. Я покажу тебе твое письменное заявление…
— Я все помню… Но пока мне ничего не удалось сделать.
— Надо поторопиться. В собственных интересах. Доброй ночи.
— Погодите… Я…
— Что еще?
— А вы… не приедете?
— Возможно… как-нибудь…
— А я думала сегодня…
— Сегодня не могу.
Таня бросила трубку, быстро разделась, легла в постель и натянула на голову одеяло.
Матею и Трофиму, бежавшим из мезиржичской тюрьмы, повезло. Крестьянин Сиротяк на грубольготских выселках, не раздумывая, пустил их к себе в дом.
— Входите в дом, люди хорошие! — сказал он им. — Покуда стоит белый свет, человек добром будет встречать человека.
Усадьба Сиротяка стояла одиноко, на отшибе, скорее уже, на землях Руждьки, а тут их никто искать не станет. А в отдыхе нуждались оба, особенно раненый Матей, да и Трофим прихрамывал — подвернул себе лодыжку.
На следующее утро Сиротяк со своими двумя сыновьями и Трофимом выкопали в саду землянку. Вдоль сада в глубокой ложбине проходила проселочная дорога. Склон был укреплен большими каменными плитами. Одну из плит выломали и сделали второй вход в укрытие. Из ложбины к нему можно было добраться только с помощью лестницы. Камень вынимался свободно. В щели между стыками для маскировки засунули мох и траву.
Первое время Матей и Трофим сидели в укрытии днями и ночами. Немецкие солдаты, разыскивающие бежавших узников, прошли по дороге мимо усадьбы Сиротяка, но в дом не зашли. Потом беглецы стали ходить на ночь в дом и только днем отсиживались в укрытии. Когда же им показалось, что опасность миновала, они стали выходить вечерами в лес подышать весенним воздухом.
Лодыжка у Трофима зажила, и он все чаще стал ходить к Сиротяку в хату или же шел в лес. Матей же сидел с мрачным видом и все о чем-то думал. Радовался он только, когда Сиротяк приносил табак. Тогда он делал самокрутки и курил их одну за другой.
— А что, если нам вернуться в отряд, — предложил как-то Трофим.
— Нет на свете никакого отряда… Сожрала его бригада, — буркнул Матей.
Как-то вечером, когда Трофим был во дворе, а Матей сидел в горнице, положив больную ногу на скамеечку, Сиротяк сказал:
— Ты не обижайся, Матей, но только ты должен поговорить с Трофимом… Сказал мне Кубеша — это мой сосед за лесом, — что Трофим тайком ходит к его жене… Это до добра не доведет!
Матей не сказал ни слова, только стиснул зубы так, что виски побелели. Когда Трофим вернулся, он набросился на него:
— Что у тебя с женой Кубеша?
Трофим опешил.
— Уже знаешь! — пробормотал он. Потом, помолчав, улыбнулся и добавил: — Ну и что с того! Она молодая, а муж у нее старый…
Матей схватил, первое, что попалось ему под руку — это была скамеечка, — и запустил ее в Трофима. Трофим успел пригнуться, но скамеечка все же ударила его по плечу.
— Ты что, с ума сошел? — закричал Трофим.
— А ты подумал о том, что нас могут предать…
— Она? Да ты с ума сошел!
— А муж?
— Он ничего не знает.
— Знает.
— Знает? — удивился Трофим. Но потом, махнув рукой, добавил: — Ну и пусть знает! Своего позора разглашать по свету не станет.
Матей поднялся, одним движением притянул к себе Трофима и, захлебываясь от злости, проговорил:
— Ты… ты… Нас укрывают… а ты жен крадешь!
Тут уж и Трофим вышел из себя. Схватил Матея за руки и вырвался.
— Не жен, а жену… И потом она сама тянется ко мне…
Ночью, вылезая из укрытия, Трофим сказал Матею:
— И это говоришь ты, Матей! Неужели ты забыл Марту?!
Матей остался один. Сидел мрачный. Почему Трофим вспомнил о Марте? Она была одинокая, без мужа. И потом ведь это была любовь. Да, именно, любовь. Только она ее убила…