— Это я, Франтик! — крикнул Малек.
— Иисусе!.. Франтик!.. А мы-то думали, что вы все погибли!
Ушьяк радостно приветствовал вернувшихся товарищей. Он все время оглядывал их, словно искал кого-то. Комиссара бригады среди них не было. Не было Штефана, Мишо и других. Зато пришли Феро, Длгоцецал, Лацо, Яношчин, Матушчин. Пришел и Кавчак со своим взводом.
Часть III
Осень и суровая зима
7
На Магуре светился слабый огонек. Ребята из отряда Мурзина расположились вокруг небольшого костра. Огонь вспыхивал, выхватывал из мрака лица тех, кто сидел поближе к костру.
Важно развалился повар Костя. Около него — Николай Подкова. Густлик заснул, положив голову на одну руку и прикрывшись другой. Чуть поодаль под одной шинелью лежали радисты Саша и Володя; во время перехода рация вышла из строя, и поэтому сейчас оба были не у дел. Мурзин, Василь Веселый и Петр Сибиряк в это время склонились над картой в хибарке.
У костра шел разговор. Всех веселил балагур Куропата.
— Раньше все было не так, как сейчас, — говорил его дружок Эвьяк. — У каждого живого существа был по праву и справедливости отмеренный ему век — тридцать три года, ни днем больше, ни днем меньше. Так и жили. Годы шли помаленьку, и некоторым божьим тварям стал надоедать белый свет. Встретил как-то волк человека и говорит ему: «До чего же хочется мне освободиться от десятка годков, только как это сделать, ума не приложу — кому охота взваливать себе на плечи эти десять лет?» А человек ему на это отвечает: «Я возьму эти твои годы». «Раз берешь — бери!» И у волка с тех пор стало веку только двадцать три года, а у человека сорок три. Прошло сколько-то времени, и пришла к человеку лошадь. Посоветуй, мол, кому бы отдать хоть лет десять своей жизни, потому что тридцать три года маяться на свете лошади не под силу. И что же — взял человек и у лошади десяток лет. Но тут опостылела жизнь и собаке — забрал человек и у нее десяток лет жизни. Под конец и обезьяне помог он избавиться от десятка лет. Так у человека оказалось семьдесят три года жизни. А брал-то он эти годы не раздумывая! И получилось: до тридцати трех лет живет человек так-сяк вроде по-человечески; потом приходят те волчьи годы — они тянутся до сорока трех лет, и человеку приходится в это время терпеть столько же, сколько приходилось терпеть волку; до пятидесяти трех лет он надрывается на работе, как лошадь; до шестидесяти трех лет у человека собачья жизнь, а потом уж остаются ему обезьяньи десять лет — на посмешище другим живет. Верно ведь — разнесчастный наш брат человек?
Все рассмеялись. Те, кто постарше, закивали головой — правда, мол, все так и есть.
Филипп подкинул в огонь свежей хвои, костер задымил, затрещал.
Подул ветер, кроны деревьев зашумели протяжно и тоскливо. Костер разгорелся, пламя яростно вырывалось из него во тьму. И снова завздыхали сосны под новым порывом ночного ветра.
Густлик пробудился от холода и придвинулся поближе к костру.
Вернулся из дозора Щербатый. Он промерз, и ему не терпелось поскорее согреться.
— Посмотри, где твое оружие? — напомнил ему старший сержант Павка.
Щербатый вскочил, вспомнив, что бросил свой автомат на траву, а это не полагалось — автомат нужно было повесить на ветку.
— Одна хозяйка, — опять начал Куропата, — когда через ее ригу прокладывали железную дорогу, заявила: «Отвяжитесь от меня, паны инженеры. Что ж это я каждый раз буду открывать в риге ворота, когда ваш поезд будет здесь проезжать!»
— Гасите костер! — вдруг раздалась команда со стороны хибарки.
Несколько человек сразу же вскочили. Наломанными еловыми ветками, приготовленными для костра, стали сбивать пламя. Дымящиеся головешки растаскивали в стороны на траву и затаптывали ногами. От головешек летели искры, зола шипела.
С ночного неба несся, все усиливаясь, гул самолетов.
— Это «москиты», — сказал Щербатый. — Господа союзники где-то устроили иллюминацию и теперь возвращаются с прогулки домой. К нам это не имеет отношения.
В ту же минуту в лесу грохнул взрыв. Следующая бомба взорвалась уже совсем близко, обломки веток падали прямо в костер, всех засыпал земляной дождь. Третья бомба упала по другую сторону просеки.
— Вот это уже хамство! — возмутился Венца-Стражник.
Гул «москитов» начал отдаляться.
Йозеф Папрскарж вышел спозаранку из дома у лесопильни, зябко передернул плечами. Чтобы согреться, быстро зашагал к пригорью.
Вскоре он почувствовал, что задыхается, и остановился перевести дух. Трава вокруг порыжела. На межах виднелись следы увязших здесь колес от повозок, увозивших урожай.