Папрскарж задумался. Значит, придется зайти к Ногавице. Это неприятно, но другого выхода нет. Ногавица собрал вокруг себя всех бечвинских заправил: правда, прежде, до ареста, он и сам был близок к ним. Они — богатей Ногавица, новый директор школы, пан ветеринар, вероятно, и пан аптекарь, а кто еще — это уже неизвестно Папрскаржу, потому что все эти люди, после того как он вернулся из тюрьмы, избегают его, да и он сам, по правде говоря, не очень-то интересуется ими — создали теперь подпольный национальный комитет. Но ничего не поделаешь, если кто и может чем-то помочь ребятам в горах, то только разве они. Подавляя в себе отвращение, Папрскарж постучался к Ногавице.
Хозяин встретил его настороженно. Велел хозяйке накрыть на стол.
— Ты же у нас бедный, — ехидно проговорил он.
— Конечно бедный. Живу на карточки. А с эрзацев, как известно, не разжиреешь. Может, после… — шутил Папрскарж.
— А я вот за всю войну ни разу этих эрзацев в рот не брал, — хвастался Ногавица.
Папрскарж, воспользовавшись удобным случаем, завел речь о голодающих в горах партизанах и выложил напрямик, зачем пришел: Ногавица и его единомышленники должны обеспечить их продовольствием.
— Удивляюсь я вам, — изворачивался хозяин. — Человек должен смотреть на вещи трезво…
И принялся разглагольствовать о том, что эти партизаны ни к чему. Только зря льется кровь.
Папрскарж слушал его, смотрел, как дородная хозяйка Ногавицы ставит на стол подогретую буженину, кипел от злости.
— А ты что же думаешь, там, в горах, люди отдают жизнь забавы ради? — набросился он на Ногавицу и с такой силой отодвинул от себя тарелку, что она упала и разбилась.
— Да ты погляди, что делаешь! — горевал Ногавица над разбитой тарелкой. — Я и не говорю, что забавы ради… Но нельзя губить людей. И в этом ты меня не разубедишь! Скажу тебе по секрету: Лондон сообщил, что «день X» еще не настал. Пока наш девиз: «Оружие к ноге!» Вот так-то, — закончил он и вытер коркой хлеба жирные края тарелки.
Хозяйка поставила перед Папрскаржем новую тарелку. Но он не притронулся к еде.
— Так я тебе скажу, как обстоит дело с этим вашим сопротивлением, — вырвалось у Папрскаржа. — Какие требования вы ставите перед вашими членами? У вас имущество, общественные связи. Сопротивление, подобное вашему, можно оказывать играючи, без всяких жертв!
— Ну, конечно, мы должны быть такими же безрассудными, как партизаны! — злился крестьянин.
— Ну скажи, — продолжал Папрскарж, — кого вы укрываете? Парочку своих руководителей? А мы кормим сотни людей, которые оказались вне закона!..
— Чего ты от меня хочешь? — разозлился в конце концов Ногавица.
— Помогите нам.
— Нет, Йозеф, на нас не рассчитывай. Мы подождем, пока настанет нужный момент.
— Когда русские ради нас истекут кровью…
— Я их не звал, — резко сказал крестьянин и пошел отворять дверь.
— Так вот как вы рисуете себе освобожденьице-то… — заметил вдруг Папрскарж и, не закончив фразы, направился к выходу.
— Это уж наше дело, — бросил Ногавица и запер за ним дверь.
Мурзин лежал в яме. Сознание лишь на какие-то минуты возвращалось к нему. Пока был хлеб, он отламывал от буханки по кусочку, а жажду утолял снегом. Но теперь вот уже несколько дней у него не было еды.
Мучила раненая нога. Боль отдавалась по всему телу. На долгие часы терял он сознание. Перестал ощущать разницу между днем и ночью. Покров из ветвей покрылся снегом, и теперь свет скудно пробивался только в тех местах, где оставались крохотные просветы для дыхания. Он не смог бы сказать, сколько дней лежит вот так, с гноящейся раной, всеми покинутый. Иногда он думал, что Кысучан и Зетек предали его или же сами погибли, а он так и останется лежать в этой яме, потому что если несколько дней назад у него хватило бы сил сбросить нависший над ним покров, то теперь он уже не мог сделать этого.
Однажды до него донеслись короткие слова немецких команд, лай собак. Ему даже стало казаться, что он чувствует собачьи лапы прямо над собой, слышит захлебывающееся дыхание животных. Потом голоса отдалились, все затихло…
Новый приступ боли лишил Мурзина сознания. Когда он очнулся, им снова овладело чувство одиночества.
Порой, когда воздуха не хватало, он с огромным трудом проделывал над собой небольшое отверстие. Через него вместе со свежим воздухом проникал и лучик света, напоминающий о жизни. По ночам через это крохотное оконце Мурзин смотрел на далекие звезды.