Да, он был таким.
— И всё-таки погоди!
— Нет, лучше ты погоди. Семьдесят копеек, конечно, мелочь. Для того, у кого я их украл. Преступление я против себя совершил. И судить себя сам буду. Немедленно. Пока не повторилось. Потому что повторится обязательно. Бороться сил нет. Это факт. Значит, гнусный конец…
— Олег! Ты всё-таки драматизируешь. Ты жив, ты разумно говоришь со мной, ты трезв.
— Трезв? Да ты не представляешь, как мне выпить хочется! Дай-ка стакан.
Он вышел в прихожую и вернулся с портфелем. В портфеле была бутылка. Не тот, с золотистым блеском, портвейн, что все мы любили в молодости, а «огнетушитель» с «чернилами» под издевательским названием «Солнцедар».
— Будешь это пить?
— Ещё как!
— Погоди, я закусить соображу.
— Не надо.
Он наполнил стакан.
— Тебе не предлагаю. Отрава.
И выпил жадно.
— Ну вот. Сейчас полегчает, и я суть дела изложу… Я уйти решил. Ну, если хочешь, уехать.
— Куда? И надолго?
— Путешествие будет долгим.
— А как же Лида? Маринка?
— Им тоже лучше будет. Знаешь, у Лещенко песня такая была — «Я понял всё, я был не нужен…» Песня однако песней, а дело делом. Как думаешь, Серёжка на Лиде женится?
— Женится, — ответил я с излишней поспешностью.
Он усмехнулся криво.
— Понятно. Уже обсуждено и решено?
Ну что я мог сказать ему?
— Я такое не обсуждал.
— Однако уверен. Тем лучше. Всё, как я и думал. Решено, но ещё не подписано. Затем и пришёл. Скажи им, что могут получить автограф. Чем скорее, тем лучше.
— Зачем спешить?
Да ведь это единственное, что я могу для них сделать. А я всё-таки — Олег Пастухов, не подонок, хоть и опустился. Пьян, а смотрю на вещи трезво. Это не каламбур. Я не из слюнтяев. Правде в глаза смотреть не боюсь. Ящик мой бактерии жрут, а гнилую тару сжигать положено.
Снова он повторил это навязчивое — о сожжении…
— Буду доволен, если наладят новую жизнь. У них же с Серёжкой взаимная симпатия. Хотя Лидка, если честно, для мужчины, который хочет жить самостоятельно, не подарок. Ну, да это субъективное. Для меня не подарок, а для него, может, и хорошо. Он ведь в пампасы не рвётся. Ему лучше в конюшне, на стойловом содержании. В пампасах, как видишь, тоже не мёд… ухабы, овраги. А так будет по ровной дороге свою телегу тащить. Ухоженный, накормленный… Слушай, я зло говорю, а?
— Есть немножко.
— А как мне иначе говорить?
Он налил и выпил второй стакан. В бутылке ещё оставалось немного.
— Вот, старик, и поговорили. Развод оформлю, как положено. И остальные бумаги.
— Какие ещё?
— Уверен, Серёжка захочет удочерить Марину. Иначе не сможет. Если уж возьмётся, так на всю катушку.
— И ты дашь согласие?
— Вера же решилась.
— Да ведь на словах только! Мало ли что ещё будет…
Вера ещё жива была.
— Мне известно, что будет.
— Как ты можешь так говорить! Ты уедешь, попадёшь в новые условия. Может быть, через пару лет почувствуешь себя другим человеком, захочешь вернуться…
Олег слушал меня с улыбкой, как слушают наивный детский лепет.
— Я не вернусь.
— Откуда ты знаешь? А если вернёшься? Разве она тебе простит эту бумагу? Разве Марина простит отречение?
— Я не вернусь.
— Но это же ослиное упрямство! Действительно алкогольное воздействие.
Олег обнял меня за плечи.
— Необратимое, — сказал он и перестал улыбаться. И лицо его сразу стало другим, серым…
Так он решился и ушёл, хотя мы ещё ждали и надеялись.
Не оказалось за новогодним столом и Люки.
В один прекрасный — а может быть, и не совсем прекрасный — день она подвела итог своей вольной жизни и навсегда с нею покончила. Впрочем, эта версия упрощённая и изложена, хотя и не в противоречии с истиной, слишком уж по-мужски, лаконично и сухо, а ведь Люка — женщина, существо эмоциональное, и к решению своему не могла идти, как Олег, с жёсткой беспощадностью к себе. Однако, как ни иди, все мы люди, и каждый рано или поздно выходит в раздумье на берег Рубикона, и даже Цезарь не сразу решился сказать — «жребий брошен», будто чувствовал, что на том берегу его не только Клеопатра ждёт, но и Брут с дружками.
Что чувствовала Люка, сказать наверняка не могу, — всё-таки она не такой известный человек, как Цезарь, — но вполне допускаю, что и всплакнула, заметив первые морщинки и сопоставив их с неопределённостью своей жизни. Понятно, что переправляться через неспокойную реку ей хотелось не в одиночку и не вброд, а в надёжной лодке с надёжным спутником. Короче, она бы охотно вступила в новую жизнь, закрепив, если можно так сказать, старую, то есть узаконив отношения с будущим членкором.