— Искусство воспитывать должно, — сказал он аспирантке довольно сурово, однако она была не из пугливых. Вова только масла в огонь подлил.
— Интересно, как вы это понимаете?
— Очень просто. Лиза из романа «Дворянское гнездо» в монастырь пошла, а ничего плохого не допустила. Вот вам и пример для нынешней молодёжи.
Аспирантка с ходу определила слабость противника.
— Интересно, что вы скажете об Анне Карениной?
Вова попал в затруднительное положение. С одной стороны, женщина, изменившая мужу, сочувствия в нём вызвать, естественно, не могла, с другой, он помнил, что в школе образ этот считался положительным.
Измученный Дима вынужден был вновь принять огонь на себя.
— Лев Толстой, между прочим, Анну осуждал.
— Но правда искусства взяла своё.
— Правда в том, что она бросилась под колёса.
— Её затравили!
— Нет. Вину чувствовала.
— Это не оригинально. Каренин страдалец? Новейшая трактовка?
— Так у Толстого написано.
— А дети? — собрался с новыми силами Вова.
— Дети? — изумилась аспирантка. — И вы это серьёзно? Анну разлучают с Серёжей…
— Анну не разлучают с Серёжей. Она сама разлучается с ним, чтобы не расставаться с Вронским, — сказал Дима.
Не знаю, верил ли он в свою трактовку или просто забавлялся поединком с носорогом.
— Поразительно! Остаться и влачить жалкое существование с Карениным? А кто, собственно, сказал, что человек должен всем жертвовать ради детей? Разве человек живёт не один раз?
Говорила она наступательно, громко, и спор привлёк Игоря.
— Один раз живёт, — подтвердил он, подойдя к ним.
— И тот не для себя? Старо!
— А если жизнь так устроена?
— Так бессмысленно? Не для тех, кто живёт?
Слава богу, нашёлся будущий членкор.
— Вы зачем мою девушку обижаете? — спросил он бодро и радостно, совсем не веря, что девушку могут обидеть.
И она это подтвердила:
— Не беспокойся!
И перебросила одну красивую ногу за другую. А юбки в то время носили уже короткие, и мы поняли, что пока в моде мини, эта девушка неуязвима, что бы она ни говорила.
— Книга тогда хорошая, когда она учит, — сказал Вова без прежнего напора, задерживая взгляд на этих длинных, до предела открытых ногах, обтянутых телесного цвета колготками.
Но она уже переключилась на Игоря:
— Ведь вы хирург? Зачем вы спасаете людей?
— Ну, не так-то я много их спас.
— А всё-таки… Вы берётесь за операции, которые считаете безнадёжными?
— Я ни одну операцию не считаю безнадёжной.
— Верите в себя или в чудо?
— Просто делаю всё, что могу.
— А если не сможете?
Игорь пожал плечами.
— Бывает и такое.
— Любопытно, к какому социологическому типу вы себя относите?
— Понятия не имею.
Я, кажется, не сказал, что учёная аспирантка занималась социологией и очень этим гордилась.
— Люди, работающие в медицине, делятся на три типа — деспотический, казённый и человечный, — сообщила она нравоучительно. — Вы, конечно, принадлежите к третьему.
— Это хорошо?
— Для терапевта — безусловно, а вот для хирурга — я не уверена.
— Ещё бы! Человек с ножом…
— Иронизируете? Напрасно. Сквозь призму социологического исследования самые сложные процессы можно расщепить на общедоступные элементы.
— Жаль, что большинство людей об этом не знает и поступает самовольно.
— В каком смысле?
— Да в любом. Вы его в один тип запишете, а он по невежеству совсем из другой оперы запоёт. А то и вовсе петь не захочет.
— Как это не захочет?
— Очень просто. Некоторые и жить не хотят.
— Ах, вы имеете в виду самоубийство? Но эта проблема давно решена. Особенно в свете работ Хенри и Шорта.
— Просветите, я человек тёмный, — попросил Игорь.
— Вот видите! — обрадовалась аспирантка. — Как долго у нас недооценивали социологию. Хенри и Шорт рассматривают самоубийство как акт агрессии.
До сих пор Игорь разговаривал с этой девушкой шутливо, немного забавляясь её всезнайством, но следующий вопрос он задал вполне серьёзно.
— Агрессии против самого себя?
— Совершенно верно! Хенри и Шорт видят прямую связь между убийством и самоубийством. Только в одном случае агрессия обращена вовне, а в другом — на себя. Это же гениально просто!
— Просто?
— Конечно. Даже такой неподготовленный человек, как вы, сразу усёк суть.