И хотя Вова в силу благоприобретённого опыта, казалось, имел, в свою очередь, все основания не слишком доверчиво относиться к женщинам, мыслил он, видимо, схоже с «вдовой» и тоже искал исключений из правил. А кто ищет, тот находит. Вот они и сидели рядом, хотя и разочарованные, но не утратившие надежд и возникшей давней симпатии.
— Я принимаю этот тост. А вы? — спросила Вову «вдова», которая, несмотря на многолетнее знакомство обращалась к нему на «вы».
— Да, я за будущее, — подтвердил Вова.
И они переглянулись многозначительно.
Пока звенели бокалы, я поднялся и пошёл на кухню, обратив по пути внимание на то, как Иван Михайлович заботливо подкладывает в тарелку вокалистке жареного гуся.
На кухне Лида стояла у окна и курила сигарету.
— Что ты вскочила так стремительно?
— Не видишь? Покурить захотелось.
— А я думал, горит что-то.
— Что тут гореть может? Всё на столе давно. Если хочешь откровенно, раздражает Серёжкино краснобайство.
— Ну уж!.. Новогодний тост…
— Проникнутый оптимизмом?
— А почему бы и нет?
— Потому что оптимизм, как сахарный сироп, довольно противен.
— Неужели?
— В Индии боевых слонов специально кормили сахаром, чтобы они в ярость приходили.
— Откуда такие глубокие познания?
— Из Жюля Верна. Дети читают, а я подхватываю на лету.
— Век живи, век учись. Но я не думал…
— Чего ты не думал?
Я замялся, и она меня поняла.
— Пришёл за друга заступиться? Мужская солидарность?
— Извини. Як хохлы кажуть, звыняйте, колы що не так.
— Будь ласка! И почему вы себе в голову вбили, что Серёжка подарок?
— А на самом деле?
— Был бы подарок, Верка бы не сбежала.
— Она не от него сбежала. Тут дела творческие.
Лида посмотрела на меня между двумя затяжками.
— Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, — сказала и выбросила сигарету в окно.
— Зачем же ты за него пошла?
— Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.
— Слушай, Лидка, — поразился я, — неужели у вас плохо?
— Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.
— В чём же дело?
— Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: «Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл». Так и скажет — «за тебя». Олег так не говорил.
— Молча мыл?
— Он не мыл. Он просто не совал свой нос на кухню, а если уж совал, то…
— Что?
— Мог и побить тарелки.
— Жалеешь о нём?
— Я его любила.
— Что толку… Нет его больше.
— А если появится? Одолеет себя, захочет дочку увидеть?
И как недавно Игорь, она сказала, не сомневаясь:
— Он не вернётся.
Но, в отличие от Игоря, добавила:
— Думаю, нет его в живых.
Из гостиной донеслась музыка.
— Послушай, — сказала Лида, — хороший романс.
Я прислушался. Пела цыганка.
— Ты, мать, в упадке духа. Вспоминаешь?
— Я в упадке духа не бываю. Это вы, мужики можете себе такую роскошь позволить. А мне некогда. Работа, дети, теперь вот участок садовый взяла.
— Этого ещё не хватало. Нужен он тебе?
— Детям нужен. Живут среди камня, бензином дышат. Пусть хоть по дереву вырастят.
— Нет, ты положительно в упадке. Может, любовника заведёшь? — спросил я в полушутку.
— Думала, — ответила она серьёзно.
— И что же?
— Любовники не те. Раньше любовник любил, потому его и называли любовником, а теперь приходит только, не зря говорят — ходок. Да и приходит-то когда? В рабочее время. Попросит шефа: «Я, Николай Николаевич, плохо себя чувствую, разрешите в поликлинику отлучиться?» Ну и забежит на часок «в поликлинику». А через час уже с приятелями в коридоре курит и на часы поглядывает, сколько до конца рабочего дня осталось, — отработал…